ушах у шаманки раздавался шепот всех ее бабушек – жуткий хор вздохов. Ее ласкали невидимые руки, а она осторожно распутывала узел душ, цеплявшихся за доктора Муна, как репьи.
Зазор между мирами тонок, как тень, и краток, как вздох; его трудно преодолеть, не умерев. Пересекать это пространство могут только медиумы и провидцы, но ощущать его способны даже самые невосприимчивые души: это озноб, бегущий по спине, и интуиция; хорошие сны и ночные кошмары; предчувствия; дежавю; случайные совпадения.
Быть одержимым – все равно что быть любимым: кто-то должен желать обнять тебя, кто-то должен ответить на объятие. Некоторые духи вселяются с добрыми намерениями, принося с собой все самое лучшее. Другие вламываются силой, как грабители, и настолько алчны, что опустошают своего хозяина. Потерянные души забредают случайно, как заплутавшие в лесу дети. Шаман же – тот, кто перемещается между мирами, – должен принимать всех.
Но есть границы, которые необходимо уважать, и протоколы, которым надо следовать. Ибо то, что происходит в мире духов, находит отражение в мире людей.
Прекрасная шаманка подняла ладонь, чтобы унять свидетельствующих призраков. Она пообещала, что если они потерпят еще немного, то наконец дождутся своей очереди.
Два старика внимательно взирали на шаманку, которая, опустив голову, стояла на коленях в центре комнаты. Она не двигалась, но, кажется, задыхалась от напряжения.
Доктор Мун прошептал другу:
– Всё? Закончилось?
Донмин, наблюдая за шаманкой, растерянно ответил:
– Не уверен. Просто жди.
Двое мужчин уже собирались встать, но тут шаманка поднялась и отряхнула юбки. Потом быстро подошла к доктору Муну, искривила губы в полуулыбке, уперла руки в бедра и, понизив голос до знакомого ему альта, произнесла:
– Помнишь мускатниковый лес, йобо?
– Чунчжа? – У доктора Муна задрожали губы. – Это и впрямь ты?
Донмин проворчал себе под нос:
– Ох и сильна эта ведьма, до чего же сильна. Даже сильнее моей матери.
34
Умирая, Чунчжа вспомнила, как вынырнула на поверхность с жемчужиной в ладони, а ее морской сон тянулся за нею шлейфом пузырьков. Как и предсказал морской царь, годы стали разматываться черно-белым полотнищем. Что будет в конце, Чунчжа не знала до того самого момента, как он наступил. Это была милость бога, понимавшего, что смертного, которому известно слишком много, всегда будет преследовать видение смерти.
Она сделала выбор в пользу выживания и всю войну провела в окружении военных. Шила форму для живых, в то время как Гончжу изучал трупы погибших. С воем воздушных сирен, прорезáвшим темноту, они съеживались в ожидании страшных звуков войны. Что раздастся на сей раз: пронзительный свист снарядов или глухой удар бомбы? Их детям никогда не придется узнать разницу между ними, поклялись молодые люди друг другу.
В Филадельфии они жили в доме в тюдоровском стиле, под сенью дубов и кизиловых деревьев. Водили машины, говорили по-английски, играли в гольф. Каждую осень Чунчжа и ее приятельницы из числа церковных прихожанок готовили кимчхи в тени пресвитерианской колокольни, пока их мужья практиковались в нанесении ударов по мячу. Когда женщины квасили капусту с красной пастой, глаза у них щипало от слез. Что заставляло их шмыгать носом: острый перец или болезненные воспоминания обо всех тех женщинах, которые когда-то учили их отмеривать продукты на глазок?
Весной Чунчжа сажала провезенные контрабандой семена зеленого лука, бобов мунг, перца чили, ккеннипа, огурцов, которыми летом кормила свою семью. Она постепенно приучилась каждую неделю есть мясо, но ее рот всегда тосковал по морю, мечтая о скользких водорослях, шершавых анчоусах, плотных кальмарах.
Работа по выживанию в настоящем не оставляла времени на оплакивание прошлого. Но грохот войны постепенно отдалялся, и Чунчжа начала вспоминать то, что, как ей казалось, давно забыто. Иногда в сухом шорохе опавших листьев ей слышались голоса. Промелькнувший черный дрозд заставлял ее дважды оглядываться. Всякий раз, когда с неба падала первая снежинка, сердце женщины будто распахивалось настежь.
Боги матери и бабушки подвели ее, но она все равно упорно стояла на своем. Чунчжа привезла с собой в новый мир унаследованные ею убеждения, корейское стремление верить. Ее вера являлась отнюдь не только культурным обычаем, но и практичной привычкой. Зачем делать все ставки на бренный мир, когда защиту может предложить и божество? Перед лицом слишком короткой жизни и бесконечной смерти стоит, пожалуй, попытаться повысить свои шансы.
Со своего наблюдательного пункта за пределами мира Чунчжа следила за прекрасной шаманкой, кружившейся с приветственно раскинутыми руками. Это обещание земных объятий, подтверждение того, что ее жизнь имела значение, волновало ее. Эта двойная спираль – она и шаманка – образовала мост между небом и землей. Вращаясь в вихре, Чунчжа ощутила головокружение, вспомнив, что, сколько бы раз жизнь ни закончилась, она будет начинаться вновь и вновь.
Чунчжа, Гончжу и Донмин добрались до мускатникового леса в опасную вечернюю пору, когда охранявшие деревья ядовитые змеи проснулись и выползли на охоту. Чунчжа вознесла мольбу змеиному богу, чтобы тот проложил для них безопасный путь. Троица на цыпочках прокралась мимо предупреждающих знаков в чащу из гигантских стволов.
В кольце стройных молодых деревьев, где не было сонных змей, они нашли клочок сухой земли. Все трое были так голодны, что набросились на орехи, выковырянные из-под снега. Странный лекарственный привкус вызывал головокружение, отвлекая от боли в животе.
Девушка прислушивалась к шелесту ветвей на ветру. Гончжу и Донмин, хихикая, отплясывали дурацкий танец, пока не рухнули без сил. Когда лес затянул свою причудливую колыбельную, все трое привалились к стволам и закрыли глаза.
Проснувшись, Чунчжа обнаружила, что рядом с ней спит Гончжу. Над головой у нее тихо шептались деревья. Она прикоснулась к щеке юноши, чтобы убедиться, что это не сон. Он что-то пробормотал, и по его щеке скатилась слеза. Девушка поймала блестящую теплую каплю кончиком пальца и слизнула ее языком.
У любви, вспомнилось ей, вкус чего-то необходимого, как у соли.
Пока трое молодых людей спали в лесу, лунный свет пробирался по горным расселинам, будя змей в норах. Эти твари скользили вокруг спящих тел, сверкая раздвоенными языками. В морозном воздухе змеи не учуяли запаха добычи и уползли обратно в норы, где, свернувшись клубками, снова погрузились в сон.
Барабанный бой смолк. Плясунья перестала танцевать. Кут начался и закончился, двери во все миры захлопнулись. Благовония, свечи и сигареты превратились в пепел, дым выплыл из комнаты. Пищу с алтаря разделили между собой живые, поминая мертвых.
Со своего воздушного поста за пределами мира Чунчжа наблюдала за людьми внизу. Глаза ее мужа были красны от слез, но лицо
