с ним, о чем я еще расскажу.
Визит эскадры
В июне 1913 года нас вернули на «Ригу». К тому времени закончился в Кронштадте суд над матросами. Поразила чрезмерная суровость приговора: двадцать одного матроса решено было расстрелять, остальных отправить на разные сроки на каторгу и в тюрьму. На флоте, хотя и не в открытую, выражалось сочувствие осужденным. Только рьяные службисты унтеры налево и направо кидали фразы: «Правильно осудили! Нехай не подымают руку на царя». А после того как казнь заменили пожизненной каторгой, они стали говорить: «Царь-батюшка за народ, не дает морячков в обиду».
Как-то под вечер я оказался в фонарной. Здесь собрались несколько матросов, среди них были кочегар Василий Тихий и ученик-гальванер Павел Мазуров.
— Орут холуи: «Царь помиловал!», — говорил Тихий, — не верьте… Царь просто испугался питерских рабочих и студентов, которые выступили в защиту моряков.
Кочегар Тихий еще более вырос в наших глазах.
Усиливая репрессии, царские власти продолжали прибегать к мерам, отвлекающим матросов от острых вопросов политики. Надо полагать, именно с этой целью было предпринято и дальнее плавание эскадры. Матросы не без энтузиазма встретили приказ. Кому не хотелось повидать Англию, Францию!..
Правда, на «Риге» матросы было приуныли, когда это судно вместо заграницы вдруг направили в Кронштадт. Мы авралом грузили продовольствие, уголь, питьевую воду. Но вскоре выяснилось, что все эти запасы для эскадры. Ага, значит, и «Рига» пойдет в поход! И люди работали не покладая рук.
21 августа 1913 года. Утром на флагманском корабле — крейсере «Рюрик» — к клотику мачты поползли сигналы: сняться с якоря! Ожил большой рейд, со всех сторон послышался скрежет якорных цепей, стук, гром, завывание сирены. Корабли оставляют Ревель.
Эскадра строится в кильватерную колонну. «Рига», нагруженная продовольствием, углем и пресной водой, замыкает походный ордер.
Необъяснимая печаль тревожит сердце каждого матроса, когда позади в утреннем тумане остаются берега родины. Корабли идут двенадцатиузловым ходом. На марсах сигнальщики принимают команды флагмана.
Вот уже далеко за кормой остался остров Даго. Будущие гальванеры впервые вышли из Финского залива на морские просторы. Балтика встретила не очень ласково. Под вечер погода испортилась, море заволновалось.
На верхней палубе — никакого движения. Только на ходовом мостике стоят вахтенный начальник, сигнальщик, да штурман прохаживается от борта к борту. На баке ко мне подошел Павел Мазуров.
— Погляди-ка! Это тебе не Финский валив. Там на каждом шагу то остров, то мель, а здесь ширь…
Он помолчал, уставившись в туманную даль, затем начал рассказывать о жене и дочери, которые остались в Юзовке, об угольных шахтах, о жизни шахтеров.
А море все то же — густо-синее, с белыми завитками на волнах, горизонт в дымке. Ни лодки, ни паруса. Только чайки без устали кружат над нами, то обгоняя корабль, то, пугаясь черного дыма, клубами вырывающегося из трубы, отлетая в сторону. Ветер пронзительно свистит в вантах.
— Пойдем, тут холодно…
Мы пошли к люку, а через минуту я прилег. Покачивание корабля убаюкивало. Я и не заметил, как задремал. Вдруг словно что-то обожгло мне плечи. Я вскочил и больно ударился обо что-то головой.
— Делать нечего? — кричал боцман Симак. — Я сейчас найду всем работу! Марш!
Перед ним стояли Питляк и Талалаев. Они, наверное, так же, как и я, отдыхали.
Боцман повел нас в трюм, открыл дверь рефрижератора и приказал сложить в штабеля бычьи туши. А чтобы холод не выходил, наглухо закрыл за собой дверь. Очутившись в большом помещении с температурой ниже нуля, мы постояли, дрожа от холода, а потом начали перетаскивать с места на место тяжелые туши. Больше трех часов наводили порядок в рефрижераторе. Мы понимали, что вся эта затея с тушами просто прихоть боцмана.
Когда боцман открыл дверь холодильника, от нас шел пар. Симак, довольный, подкрутил усы.
— А ну, салаги, наверх! Поверка скоро.
Мы выбрались на палубу, когда на море спускалась ночь. Слева мерцал маяк. В большом корабельном колоколе звенел ветер. Команда выстроилась на вечернюю поверку. Боцман называл фамилии, и матросы автоматически отвечали: «Есть!»
Поверка закончилась, слышится команда:
— На молитву — шапки долой!
Через десять — пятнадцать минут все умолкает. Только в кают-компании засиделось несколько офицеров. Они рассказывают разные приключения, случавшиеся с моряками в дальних плаваниях.
В другом конце корабля, в полутьме, за котлами, возбужденно разговаривают нижние чины — это кочегар Тихий собрал своих единомышленников. У них тема беседы куда важнее: о правах граждан, о том, кому должна принадлежать власть в России.
* * *
Солнце еще не взошло, но горизонт за кормой транспорта уже порозовел. Рядом — датские и немецкие территориальные воды. Слева показался берег. Он еще расплывчатый, местами вырисовывается темной полоской или совсем исчезает.
На «Риге» утренняя приборка. Матросы в закатанных до колен брюках, босые, «лопатят» и поливают палубу водой, надраивают медяшки. Вокруг оживление, слышатся окрики боцманов. Вдруг работы приостановились. Матросы, кто с чем был, застыли на месте: слева, освещенный яркими лучами солнца, показался берег. От него, наперерез нашему курсу, медленно двигался удивительный, не похожий на другие, большой пароход, на котором стоял под парами паровоз с прицепленными к нему вагонами.
— Большой паром. Соединяет Германию с Швецией, — объяснил кто-то из бывалых матросов.
Ученики-гальванеры загляделись на него как на чудо.
— Чего зенки вытаращили? А ну поддай! Еще раз окати! — засуетились боцманы.
Снова на палубе закипела работа. А берег, казалось, наступал на море. Появились рыбацкие поселки и портовые города Германии, по морю сновали пароходы, катера, парусники. «Рига» входила в пролив шириной в сорок, а в некоторых местах — и более километров. Он отделяет датские острова от материка. Матросы могли бы часами стоять возле бортов и смотреть на первую увиденную ими чужую страну…
После утреннего чая свободные от вахты гальванеры учебно-артиллерийского отряда идут в кубрики и несколько часов зубрят электротехнику, физику, устройство всевозможных машин и механизмов.
Перед обедом, когда солнце над кораблем стояло чуть ли не в зените, матрос Мижлюля примостился на чугунном кнехте и, болтая ногами, рассуждал:
— Ты понимаешь, Дмитрий, перед богом все люди равны, а поэтому не может быть ни начальников, ни подчиненных. Каждый должен быть себе начальником — вот как я понимаю свободу.
— А кто же тогда будет управлять государством?
— Народ! — уверенно ответил Мижлюля.
Подошел боцман Симак. Он презрительно смерил глазами Мижлюлю и, насупив брови, крикнул:
— Расселся на кнехте, как торговка на базаре! Марш отсюда!
Мижлюля соскочил с кнехта, но только боцман отошел, как он снова уселся.
— Собака!.. Все ему не так. Как только избавиться от
