Дмитрий Иванович ИВАНОВ
К читателям
Память моя, как и всякого долгожителя, хранит немало впечатлений о днях далеких и близких, о встречах с людьми, о дерзких замыслах и свершениях. Ведь столько было за годы жизни всяких событий и переживаний!
Но память с годами слабеет. Все труднее и труднее бывает восстановить в подробностях ту или иную ситуацию. И тогда выручают дневниковые записи, которые я начал вести, будучи еще матросом, с 1912 года.
В бессонную ночь какая только старина не представится со всеми подробностями и живыми лицами! Вспомнится тот день, когда впервые надел бескозырку с золотистой надписью «Гангут», хотя с той поры прошло более 75 лет. В торжественные дни, во время поездок в воинские части и на корабли, я и теперь бываю в матросской форме. Люди, не знающие меня, могут принять это за причуды старика. А те, кто знает историю флота, остановится в недоумении: линкору «Гангут» еще в 1925 году было присвоено другое название — «Октябрьская революция». Почему же бывалый вояка в прежней бескозырке, и как он вообще ухитрился сберечь ее?
Кому придет в голову, что право по-прежнему носить эту бескозырку, как и всю матросскую форму, я получил не сразу. Это право было дано мне приказом главнокомандующего Военно-Морским Флотом. На стене моей квартиры висит карта революционно-боевого пути. На тысячи километров пролег он по морям и суше. Но не километрами знаменит этот путь, а своим историческим значением. Вместе с рабочими, со всем трудовым народом матросы и солдаты подхватили знамя первой русской революции, восстали с этим знаменем против ненавистного царского режима. Не пугали моих товарищей ни каторга, ни расстрелы. Верные ленинской партии, бились они до полной победы. А после этого грудью встали на защиту завоеваний Октября.
Независимо от того, где я воевал — на море или на суше, бескозырка всегда была со мной. До глубины души меня трогали и трогают слова Владимира Александровича Антонова-Овсеенко, у которого я учился искусству большевистской агитации еще в Гельсингфорсе. Он назвал нас, моряков Балтики, гвардией Октября.
Мой дневник недуманно-негаданно явился вдруг началом рождения книги воспоминаний. А дело было так. В 1934 году я познакомился с В. В. Вишневским, автором пьесы «Оптимистическая трагедия» и сценария кинофильма «Мы из Кронштадта». Желая помочь писателю материалами о флоте, послал ему в подарок свой дневник: пусть, думаю, позаимствует что-нибудь для своего творчества. Но, ознакомившись с содержанием записей, Всеволод Витальевич отказался принять их, объяснив, что это слишком дорогой подарок. И вот что он написал:
«Дмитрий Иванович, какой интересный материал, читаю и спать не могу. Материал, конечно, сырой, но интересен. Если дашь согласие, то я под твоим авторством напишу книгу. Как ты на это смотришь?»
Стоит ли говорить, сколь обрадовало меня предложение видного писателя. Однако, к моему огорчению, нашей совместной работе не суждено было состояться. Началась Великая Отечественная война. Потом болезнь и смерть Всеволода Вишневского… Мои записки оказались утерянными, но, к счастью, нашлись.
Через несколько лет, наконец, книга вышла (в литературной записи П. Н. Румянцева) во львовском издательстве «Каменяр» — сначала на украинском («Це було на Балтике»), а через три года (1965) на русском языке. Предисловие к ней написал Адмирал Флота Советского Союза И. С. Исаков. Выдержки из его предисловия я решил привести здесь.
«Разве это не знаменательно, что бывший деревенский паренек, один из сотен тысяч русских Ивановых, родившийся в глухой провинции царской империи и постигший грамоту в объеме приходской школы, сейчас, на склоне лет, выступает со своими мемуарами…»
Тепло отозвался автор предисловия о моих воспоминаниях, а затем отметил:
«Что же касается восстания на линкоре „Гангут“, вспыхнувшем и подавленном в 1915 году в Гельсингфорсе, то об этом революционном событии, к сожалению, до сего времени нет ни одного исследования. Очень редкие и весьма краткие попутные упоминания о нем в работах отдельных авторов не дают даже самой общей картины. Более того, некоторые авторы считают его только стихийным выражением недовольства матросской массы, тем самым искажая существо событий. Вот почему воспоминания живого участника этого восстания, одного из сподвижников В. Ф. Полухина, Г. С. Ваганова, К. И. Пронского, И. П. Андрианова, приобретают особую ценность как редкое и убедительное свидетельство… Остается только пожелать, чтобы автор так же успешно продолжал свои мемуары и рассказал о последующих событиях, протекавших на флоте в феврале и октябре 1917 года, о Ледовом походе, о начале интервенции и гражданской войны.»
Через 14 лет мои воспоминания с некоторыми дополнениями (учитывал пожелание адмирала) были переизданы под новым названием «„Гангут“ идет в шторм» (1979). Правда, из-за болезни мне не удалось тогда рассказать о таких событиях, как участие в Октябрьском вооруженном восстании, в гражданской и Великой Отечественной войнах. Этот пробел, надеюсь, восполнен настоящим, более полным изданием, в подготовке которого большую помощь оказал кандидат исторических наук М. И. Сбойчаков, сделавший литзапись новых глав, ставших основными в воспоминаниях.
Книгу посвящаю боевым друзьям — матросам-гангутцам, красноармейцам 30-й стрелковой дивизии, воинам частей, с которыми рука об руку приходилось защищать завоевания Великого Октября.
Сердечно благодарю Вас, дорогой читатель, проявивший интерес к моим воспоминаниям.
Автор
Глава первая. В мечтах и наяву
В царской казарме
В морозные декабрьские дни 1912 года нас, новобранцев, неторопливо везли по железной дороге в Петербург. Сидели парни на нарах вагона притихшие, унылые. Перед глазами еще стояли заплаканные на проводах матери, жены, невесты. Сердце ныло. Но мало-помалу вагон оживал. Стали знакомиться: кто, откуда, чем занимался. Были среди нас рабочие, большинство же — крестьяне из глухих деревень, никуда доселе не выезжавшие: паровоза и того не видели.
Дошла и до меня очередь представляться. Родился я в северном старинном городке Тотьма. Три года учился в земской школе, а потом стал понемногу рыбачить. Отец в ту пору был уже больной, престарелый. Выходили мы на лодке со старшим братом Иваном. Речка наша Сухона весной бывает бурной, того и гляди — опрокинет, особенно в темноте. Ночевали на каменистом берегу, от дождя и ветра укрывались под перевернутой лодкой. Еще тяжелее было зимой, когда приходилось долбить толстый лед, выгребать из прорубей ледяные глыбы.
Огромное влияние на меня оказал Петр Мальцев, бывалый матрос, вернувшийся со службы на Балтийском
