флоте. С замиранием сердца слушал его увлекательные рассказы о морях и океанах, о боевых кораблях, о дальних походах, о жизни других стран. Завидовал я ему и все более возгорался мечтой о плавании. Пятнадцатилетним ушел из дома, рассчитывая попасть хотя бы на пароход.
Мечта сбылась не сразу. Пришлось поначалу поработать и у купца-пушника, и зимогоном (чернорабочим). Из загона — душного, грязного — по 12–14 часов не выходили. Зимой таскали снасти, якоря и канаты на ремонт и с ремонта, разгребали снежные сугробы, убирали остатки всякого рода материалов на верфях, где строились новые баржи. А летом меня водоливом поставили. Не по силам это подростку, но терпел, только бы пробиться на судно.
Не один год мытарил, пока наконец взяли на пароход. Тягот и тут было хоть отбавляй, но я радовался: добился своего! Отправился в плавание по Северной Двине. Путь мой — более 700 верст — по двум губерниям пролегал: Вологодской и Архангельской.
Поражала река: чем дальше на север, тем она шире и шире, а при впадении в Двинскую губу и берегов не видать. Море! Здесь стоит Архангельск — крупный морской порт, куда прибывают торговые корабли. Вспомнил Петра Мальцева: он начинал с торговых судов, прежде чем перешел на военные. Отчего бы и мне не попробовать? Поговорил с матросами дальнего плавания: дескать, на любую, самую черную работу соглашусь. Просил посодействовать. И дело было уж на мази, вот-вот ушел бы в моря-океаны, как пришел вызов из Тотьмы — настало время проходить военную службу.
— Надеюсь, еще доведется поплавать, — сказал я, завершая рассказ о себе.
— Кое-кому уже довелось, — поднявшись с нар, сказал кареглазый коренастый парень.
Это был Петр Булатов, уже известный нам своей осведомленностью. Видя, что заинтересовал людей, он поспешил сказать, что до призыва несколько лет плавал матросом на торговых судах, побывал во многих странах.
Его стали расспрашивать о том, что он видел. И разговорам, казалось, не будет конца. Высказывались предположения, что ожидает нас. Ведь не куда-нибудь едем, а в столицу Российской империи, поди, и царя увидим. Все с завистью смотрели на Булатова, казалось, его мечта о флоте захватила всех.
Холодно, неприветливо встретил нас Петербург. Мороз трещал, перевалив за тридцать градусов. Заскрежетали тормоза, и из вагонов на перрон повалила разношерстная, пестрая публика. После вагонной темноты мы жмурились от ослепительно яркого солнца. Прозвучала команда:
— За мной к выходу, шагом марш!
Привели нас к Крюковским казармам, в которых размещался 2-й Балтийский флотский экипаж. Открылись железные ворота, и мы оказались во дворе. Замерзли, пальцы рук не гнулись, чтоб скрутить цигарку. Приуныли. Еле дождались, пока в помещение впустили. Хорошо, что баню нам устроили, отогрелись, повеселели. Но ненадолго: тут же начался медосмотр. Кто-то пустил слух, что будут отсеивать. Когда стали измерять мой рост, объем груди и ощупывать мускулы, я тревожно подумал: неужто забракуют? Тогда и мечты о флоте развеются. К счастью, врачи никакого изъяна не обнаружили.
С облегчением я вздохнул, услышав звонкий голос фельдфебеля[1]:
— Стройся!
Он повел нас в казарму, за каждым закрепил койку и рундук. А минут через двадцать мы уже были на камбузе. Перед нами открылась гора немытой посуды, громадные корыта, наполненные картофелем. Фельдфебель одних поставил на мойку посуды, других — на чистку картофеля. Он торопил нас, не стесняясь в выражениях. Вскоре мы убедились, что брань у него в крови.
Вечером новобранцы достали из кошелок домашнюю снедь. Запахло колбасой, чесноком, луком. И вдруг в казарму влетел фельдфебель. Он несколько раз вдохнул в себя воздух так, что задвигались мясистый нос и жесткие усы.
— Суслики вонючие! Крыс разводите? Эй ты, болван, собери сейчас же весь провиант!..
Высокий новобранец, сидевший на краю нар и с аппетитом евший сало с хлебом и чесноком, подскочил как ужаленный и вытянулся перед фельдфебелем. Он не понимал, что от него требуют.
— Чего стоишь? Чего?
— Да не знаю, дяденька, что делать…
— Медведь косолапый тебе дядя, а я господин фельдфебель!.. Понял?..
— Понял, понял, — залепетал испуганный новобранец.
— Чего стоишь, если понял?
Парень хлопал глазами, держа в одной руке кусок сала, а в другой — натертую чесноком горбушку хлеба. Другие словно остолбенели и со страхом смотрели на своего товарища.
— Провиант собирай!.. — кричал фельдфебель. — Если у кого останется хоть крошка съестного — в карцер! — угрожал он.
Конечно, употреблять пищу в казарме не принято. Тут, как говорится, двух мнений быть не может. Но любое требование прежде всего полагалось разъяснить новобранцу, а уж потом с него взыскивать, проявляя нужный такт. Увы, этими качествами младший начсостав царского флота не обладал.
Помню, Булатов успокаивал ребят. Дескать, грубить офицеры не позволят. Не скрою, я поддержал Булатова. Но как мы были тогда далеки от истинного положения дел!
Начался отбор кандидатов для прохождения службы в Кронштадте. В число пятидесяти избранных попал и я. Верили: в Кронштадте наступит то, о чем мы мечтали. Перед отправкой с нами беседовал ротный командир. Он рассказал, как двести лет назад на острове Котлин был заложен форт для охраны входа в устье Невы. Теперь это крупная военно-морская база, где проходят морскую службу защитники отечества.
До Ораниенбаума (ныне Ломоносов) мы ехали поездом, а оттуда пробирались на ледоколе «Заря». На улице мороз, а нас встречали с музыкой. Духовой оркестр исполнял марш, под звуки которого мы и сошли на берег.
Чистые тихие улицы Кронштадта показались мне привлекательнее столичных. Недалеко от пристани тянулась чугунная ограда на кирпичном фундаменте. Большие ворота с черной дугообразной аркой и надписью «1-й Балтийский флотский экипаж» разделяли ограду на две части. А за ней, по краям широкого ровного двора, — трехэтажные казармы, в которых нам предстояло жить. В конце двора стояла небольшая аккуратная церковь.
У ворот застыл часовой. В знак уважения к новобранцам он взял винтовку «на караул» и, приветливо улыбаясь, рассматривал нашу пеструю колонну.
После врачебного осмотра новобранцев снова отвели в баню, начисто остригли головы и выдали форму: полосатую тельняшку, серую брезентовую робу — штаны и мешковатую рубашку, фланельку с большим воротом, суконные брюки, черный с блестящими пуговицами бушлат, шинель и бескозырку.
* * *
Фельдфебель построил новичков по ранжиру, произвел разбивку по взводам. Мои знакомые — Булатов и Шумов — оказались в третьем взводе, а я с земляком Двойнишниковым — в четвертом. На первых порах, однако, занятия проводились по отделениям. И тут я понял, что попал в полное подчинение командира отделения.
П. Е. Булатов и А. П. Шумов
