class="p1">Унтер-офицер Каретников — высокий, сухой, со злым лицом — при первой встрече недружелюбно оглядел каждого из нас и объявил:
— Я ваш прямой и непосредственный начальник. Что захочу, то и сделаю. Без меня ни шагу. Запомните также: каждый из вас — матрос пятой роты Первого Балтийского флотского экипажа. А что такое матрос? Матрос есть самый низший чин на флоте. От него требуют честной службы царю нашему. А что такое честная служба? Это постоянная покорность. — Унтер неожиданно умолк и, перейдя почти на шипение, окончил: — Меня величать «господин унтер-офицер». Ясно? — Унтер ткнул в грудь одного из нас: — Повтори!
— Что повторить? — растерялся матрос.
— Дурак! Как меня величать?
— Господин унтер-офицер.
— Повтори!
Каретников заставил несколько раз повторить одно и то же, а потом резко оборвал:
— Не четко, голоса не слышу! Эх вы, лапотники! Я сделаю из вас настоящих матросов.
Мы приступили к изучению флотских чинов. Длинная иерархическая лестница, начиная от самого царя и кончая нашим унтером, никак не укладывалась в голове. Зубрили до отупения. Случалось, ошибались. И тогда Каретников учинял разнос, нередко оскорблял провинившегося. Не обходилось и без оплеух.
Чаще всех попадало Ивану Двойнишникову. Как-то после отбоя унтер-офицер заставил его произвести уборку парадного входа. Матрос почти всю ночь носил из кухни горячую воду, мыл широкие лестницы от подвальных помещений до чердака. А под утро крепко уснул, уснул так, что не услышал команды «Подъем». Унтер отхлестал матроса металлической цепочкой.
Строевые занятия проходили во дворе. Построение, соблюдение равнения, повороты на месте и на ходу делали с каким-то напряжением, боялись ошибиться. Подавая команды, Каретников зорко следил за нами. Чуть кто сбился, он подлетал, ругался, обзывал или бил.
Вскоре, правда, нас передали в подчинение унтер-офицера Скоркина. Горластый, широколицый Скоркин в отличие от Каретникова был разговорчивым. Но он разглагольствовал главным образом о священном писании, пытаясь внушить матросу, чтобы он был угодлив богу и царю.
— Службу блюсти надобно так, — говорил унтер, — чтобы богу угодно было.
В церкви, находившейся на территории флотского экипажа, Скоркин стоял впереди и вслух повторял молитвы. Он и матросов заставлял молиться вслух. «Это ничего, лишь бы не дрался, как Каретников», — говорили мы между собой.
На очередном богослужении наше мнение о Скоркине в корне изменилось. А дело было так. В церкви я стоял рядом с Двойнишниковым. И вдруг Иван шепчет:
— Простудился я, Митя. Голова трещит, боюсь, упаду.
Взглянул я на него: действительно, парня трясет лихорадка. Молча поддержал под локоть. По окончании молитвы из церкви вывел его. А тут Скоркин злыми глазами сверкнул:
— Что за разговор в церкви?! — набросился он на Двойнишникова. Услыхал, значит.
— Он заболел, господин унтер-офицер, — пояснил я.
— Молчать, болван! — рявкнул унтер на меня. — Тебя не спрашивают!
По характеру тихий, Двойнишников в растерянности молчал.
— А ну иди на плац, у бога грех замаливать!
Унтер заставил матроса маршировать по кругу. Закурил цигарку и покрикивал: «Шире шаг! Тверже шаг!» Не выдержал Иван, свалился без сознания. Увезли его в лазарет. Мы шептались, по углам, сравнивали двух унтеров и заключили: «Хрен редьки не слаще».
Строевые занятия продолжались, но уже в составе взвода и роты. Наконец на плац вывели батальон, которым командовал капитан 2 ранга Анжу. Это был горластый офицер, борода — лопатой.
Анжу часами гонял нас по площади. Он то забегал вперед колонны, то в хвост, требовал безукоризненного равнения и твердого шага. Приглядывался комбат не только к взводам и ротам, но и к каждому матросу. Нашей ходьбой он был явно недоволен. Однажды Анжу остановил строй, подскочил к правофланговому первого взвода Григорьеву и ни за что ни про что ударил его в подбородок.
Так мы узнали, что царский офицер, как и унтер, бьет матросов.
Вскоре я на себе испытал кулак царского сатрапа. Расскажу об этом подробнее.
Как-то стоял я дневальным в коридоре казармы возле входа в спальное помещение пятой роты. Холод был страшный. Чтобы немного согреть окоченевшие ноги, постукивал сапогами о цементный пол. Вдруг отворилась дверь, и в облаках морозного пара появился экипажный командир капитан 1 ранга Стронский. Я растерялся и окаменел перед таким большим начальником.
— Не слышу команды! — тихо промолвил он.
Я молчал, растерянно глядя на золотые вензеля его погон. Впервые мне пришлось дневалить, впервые передо мной так близко стоял капитан 1 ранга. «Что делать?» — промелькнуло в голове. А Стронский уставился на меня злыми, прищуренными глазами. Это продолжалось недолго. Появился дежурный по роте унтер-офицер Каретников и быстро, глотая окончания слов, отдал рапорт. Тут подошел и Анжу.
— Господин капитан второго ранга, как вы можете ставить такого дурака дневальным? — с иронией спросил Стронский, резко повернулся и ушел.
Лицо Анжу побагровело, борода вздрагивала. Он с презрением посмотрел на меня и ударил по лицу. Чувствую, кровь потекла по губам, подбородку, капает на цементный пол.
— На двенадцать часов под ружье! — отрезал Анжу и скрылся за дверью вслед за Стронским.
Всю неделю ежедневно стоял я по два часа под ружьем. После изнурительных строевых занятий мои товарищи отдыхали, писали домой письма, а мне приходилось брать на плечи мешок с песком, винтовку и неподвижно стоять у стены.
* * *
Измученные четырехчасовой муштрой, новобранцы возвратились в казармы. Каждый знал, что завтра особый день — день принятия присяги. После обеда в казарме появился командир роты лейтенант Ламанов, бывший до этого в длительном отпуске по болезни. Подтянутый и красивый, с закрученными усиками, он расположил к себе матросов. Его беседа была нам по душе. А говорил он о морской службе и славных русских флотоводцах, об Андреевском флаге, о предстоящей присяге.
Забегая вперед, скажу, что относился Ламанов к новобранцам по-отцовски, пресекал грубость. При нем даже унтер-офицеры приутихли.
Через непродолжительное время лейтенант всех нас знал в лицо, часто шутил, рассказывал интересные истории из жизни флота. Всегда подтянутый, лейтенант требовал от матросов знания службы, хорошей выправки. Когда замечал, что матрос плохо выполнял тот или иной прием, останавливал роту и приказывал виновнику выйти из строя.
— Что же это ты, браток, товарищей подводишь? Нельзя, нельзя так, — обычно говорил он.
Матрос становился в строй и изо всех сил старался четко выполнять каждый прием. Наша пятая рота стала заметно подтягиваться, а потом и заняла первое место.
День принятия присяги выдался пасмурным, но настроение новобранцев было праздничное. Мы были в новеньком обмундировании, в бескозырках с репсовыми ленточками.
В манеж прошли парадным шагом, где все одиннадцать рот построились в каре.
К месту церемонии прибыли начальники в парадных мундирах, священники, ксендзы, раввины и
