душпастыри мусульман. После молебна нам начали читать присягу, и тысячи матросов повторяли ее слово в слово.
А на следующий день мы начали готовиться к другому событию — царскому смотру. Матросы старались. Лейтенант Ламанов почти не разлучался с нами. Тренировал в ходьбе на плацу и беседовал в казарме. Начальство объявило ему, что если рота удержит первенство, то будет представлена царю.
В последний день перед смотром состоялась генеральная репетиция. Все роты вышли на Якорную площадь, где перед памятником адмиралу Макарову предстояло пройти церемониальным маршем.
— Вспомните, каким верным сыном отечества был этот замечательный флотоводец, — душевно произнес лейтенант. — Не подкачайте, братцы!
Матросы не подкачали. Наша пятая подтвердила репутацию лучшей.
В тот же день мы прибыли в Царское Село. Переночевали в Гусарских казармах, а утром построились на площади перед царским дворцом. Ждать пришлось чуть ли не до обеда.
Наконец раздалась команда, матросы как один взяли винтовки «на караул». В сопровождении свиты царь обошел колонны флотского экипажа, поздоровался с матросами. А я подумал: царь-то не такой величественный, каким представлялся, — небольшого роста, с рыжеватой бородкой. Вяло и невыразительно он говорил о службе отечеству и православной церкви.
Мы прокричали «ура», затем прошли церемониальным маршем и выполнили гимнастические упражнения.
На этом и закончился царский смотр. Представление же роты царю так и не состоялось. Впрочем, это огорчило лишь нашего ротного.
В учебном отряде
Наиболее грамотных матросов начали определять в школы, готовящие специалистов. Кронштадт был богат ими — артиллерийская, минная, водолазная, подводного плавания, рулевых, сигнальщиков… Я попал в учебный артиллерийский отряд, где готовили гальванеров (артэлектриков). Он находился в здании около Морского собора.
Будущих гальванеров разделили на группы с учетом общеобразовательной подготовки. Учебный план предусматривал следующие предметы: арифметика, грамматика, электротехника. Учили нас в основном унтер-офицеры.
Нашу вторую группу, в которую входили Мазуров, Ерофеев, Питляк, Талалаев и другие, возглавил Г. И. Иванов — стройный кареглазый унтер-офицер с черными усиками. Он плавал на многих кораблях Балтийского флота, хорошо знал службу и от матросов требовал строгого соблюдения дисциплины. Рассказывали, что на стрельбах на царский кубок унтер-офицер проявил себя, его заметил сам командующий — адмирал фон Эссен. С того времени он учил матросов гальванерному делу, а позже остался на сверхсрочную службу. На экзаменах по его предмету матросы всегда показывали твердые знания. К подчиненным он относился с уважением, но за нарушение уставных требований взыскивал строго.
Запомнился такой случай. В часы занятий матрос Кирьянов самовольно отлучился в город. За этот проступок унтер-офицер объявил ему взыскание — четыре наряда вне очереди. А в беседе с Кирьяновым сказал:
— За такие проделки в карцер сажают… Сейчас на флоте такое творится — за самовольство почти тысяча матросов арестована…
Это заявление ошеломило группу: за какое же самовольство арестованы матросы? Унтер-офицер уклонился от прямого ответа, сказал, что о нездоровых настроениях он обязан докладывать начальству.
Павел Мазуров, с которым у меня складывались дружеские отношения, проявил к сказанному особый интерес. Парень он что надо, вырос и работал среди шахтеров Юзовки. И теперь не упускал случая, чтобы поговорить с людьми, не избегая острых вопросов.
В то время наша учеба перемежалась с работой в порту, где грузили уголь на корабли. Труд этот крайне тяжелый, но мы охотно шли в порт. Удавалось заглянуть в отсеки броненосца, поговорить с матросами, бывавшими в дальнем плавании. Мазуров успел завести на кораблях друзей, через которых узнавал потрясающие вещи. Однажды он доверительно рассказал мне и Ерофееву о событиях, происходивших на Балтийском флоте в 1905 году, а также о том, что не так давно на флоте был раскрыт новый заговор.
— Наверняка это и имел в виду наш унтер, когда говорил о самовольстве, нездоровых настроениях и об арестах, — прошептал Мазуров. — Поняли?
…Занятия в отряде шли своим чередом. Интерес вызывали уроки унтер-офицера Иванова. Он популярно объяснял устройство электроприборов, рассказывал о морских походах, возбуждая у нас желание служить на флоте.
Весной 1913 года объявили: рота гальванеров продолжит занятия на корабле во время плавания. С ликованием встретили мы это известие. Но прежде надо было привести в порядок транспорт «Рига» — большое однотрубное судно. Оно стояло у пирса в гавани. Дней десять мы чистили трюмы, драили палубы, мыли каюты, подкрашивали борта и палубные надстройки. Установили двухъярусные койки и оборудовали каюты для классных занятий.
Наконец поселились на судне. Среди нас царило возбуждение, а когда вышли в море, все молодые матросы высыпали на палубу. Сбываются мечты! Люди, за редким исключением, не видели моря и теперь жадно вглядывались в безбрежный простор. Необыкновенно красивым показался закат: впереди, куда шел корабль, солнце медленно погружалось в море.
Я стоял как зачарованный. Кто-то легонько тронул за плечо. Поворачиваюсь: Фрол Талалаев, мой новый приятель. Полюбовались с ним закатом, предвещавшим хорошую погоду. Хорошо бы и служба была такой. Сохранится ли та атмосфера, которую создал в казарме унтер-офицер Георгий Иванович Иванов? Прошлись по кораблю, потом по трапу спустились вниз, в кочегарку. Там оказался Павел Мазуров. Он беседовал с полуголым кочегаром, присевшим на лоток. Тот, первым заметив нас, толкнул Мазурова локтем. Мазуров поднял голову, сказал:
— Это свои.
Собеседником Мазурова оказался матрос призыва 1909 года. Он плавал на крейсере «Богатырь», после заграничного похода в 1911 году его списали в 1-й Балтийский флотский экипаж; потом одну кампанию был кочегаром на блокшиве «Волхов». Роста невысокого, но крепкий, с большими мозолистыми руками, с коротко подстриженным чубом и чуть раскосыми глазами. Фамилия его Тихий — Василий Тихий. Мы познакомились.
— Вот так-то, браток. За пять лет службы приходится вот этими руками сотни тысяч пудов угля перевернуть. Жарища, дышать нечем, пот глаза выедает.
Я спросил Тихого насчет строгости на кораблях.
— Строгость не беда. Гнетет унижение. Э, да что там, сами узнаете, — махнул он рукой и пошел к напарнику.
Нам тогда показалось, что парень преувеличивает. Ведь на «Риге» мы не заметили той жестокости, какая была в казармах флотских экипажей.
Все в поту мы поднялись на палубу.
— Похоже, в уныние впал этот Тихий, — заметил Фрол.
— Не спеши с оценкой, — ответил Павел. — У моего земляка есть чему поучиться.
Пройдет немного времени, и мы убедимся: Василий Тихий — верный товарищ!
* * *
На рассвете, бросив якорь, «Рига» стала на Ревельском рейде. Началась однообразная жизнь. Совсем близко Ревель (ныне Таллин). Кажется, полетел бы туда, на аллеи приморских бульваров, но судно от берега отделяет широкая полоса воды, а крыльев у матроса нет.
Справа как на параде выстроились на рейде стальные красавцы Балтийского флота
