вопрос Цайхуа. — Разве ты не должен сейчас быть на Тайшань?
— Должен. Но я решил поискать что-нибудь в подарок одному человеку. Раз уж я тебя нашёл, не составишь мне компанию?
Щёки Шанъяо слегка покраснели. Точно луч заходящего солнца скользнул по нефритовой коже и тут же исчез. Юноша чуть слышно закашлялся, прикрывая лицо рукавом, и, взяв просветлённую за руку, повёл её в сторону одной из ювелирных лавок.
От внимания Цайхуа не укрылось смущение друга. Бурный восторг, недавно захвативший её целиком, начал стремительно гаснуть. Может ли так получиться, что Шанъяо любит кого-то? Нет, сейчас не стоит думать об этом.
Выгнать все мысли из головы оказалось на удивление просто, и всё же на душе остался странный осадок. Они действительно давно не виделись, но их встреча прошла столь сумбурно и скомкано, что просветлённая не успела как следует прочувствовать момент долгожданного воссоединения с другом. К тому же он сразу её потащил за подарком для «одного человека». Шанъяо вёл себя так, будто они с Цайхуа не расставались и вовсе. Неужели он совсем по ней не скучал?
— Ты чего хмуришься? — заметив в глазах подруги промелькнувшую тень, он чуть сильнее сжал её пальцы и не удержался от озорного смешка. — Ещё брови сдвинь посильнее, и тогда будешь вылитый Чэньсин.
— Бессовестный!
Упоминание о юноше в алых одеждах заставило её немедленно вспыхнуть. Цайхуа было стыдно за своё поведение по отношению к нему, да и ненависть в душе давно покрылась дымкой забвения, однако какое-то чувство по-прежнему не давало покоя. Была ли это обида или что-то другое, Лу Цайхуа не могла сказать точно, но сейчас, при мыслях о их скорой встрече с Чэньсином, это чувство всколыхнулось в груди с новой силой.
— Ладно-ладно, — Шанъяо поспешил сменить тему. — Готова к испытанию?
— Пожалуй. Надеюсь, ещё успею потренироваться вечером.
— Э, нет, — не обращая внимания на недовольство прохожих, он неожиданно остановился прямо посреди толпы. — Всё, что можно было сделать, ты сделала. Один вечер ничего не изменит. Пообещай, что хорошенько отдохнёшь сегодня.
И правда, ведёт себя, как ни в чём не бывало. Заботится, окутывая душу уютом, но не позволяет себе ничего, что бы вышло за рамки дозволенного. С трудом оторвавшись от его завораживающих карамельных глаз, она быстро кивнула и первая шагнула за порог маленькой лавки.
Внутри было душно. Свет, пробивавшийся сквозь маленькое резное окно, был неярким, но его было достаточно, чтобы заставить тысячи ювелирных изделий разных форм и размеров сверкать подобно небесным светилам. Казалось, здесь были сосредоточены драгоценности всего мира, и теперь, переливаясь в приглушённых лучах вечернего солнца, они поражали своей красотой и настойчиво манили к себе. Цайхуа была равнодушна к любого рода украшениям, но в этот раз она не могла не признать: все эти серьги, браслеты, диадемы и бусы достойны называться настоящими произведениями искусства.
После долгих и, вероятно, очень мучительных размышлений Шанъяо сделал свой выбор
— Достойно небожителя, — одобрила Лу Цайхуа лежащий на его ладони браслет.
На серебряной нити сияли хрустальные бусины с застывшими внутри лепестками магнолии. Украшение оказалось настолько прекрасным и утончённым, что девушка ощутила укол лёгкой ревности. Тот человек, кому предназначался подарок, наверняка будет счастлив.
На гору Тайшань ребята возвращались на мече Шанъяо. Оружие с золотой рукоятью, инкрустированной мелкими изумрудами и цитринами, было способно уместить на лезвии ещё двоих человек, но Цайхуа предпочла стоять к Шанъяо вплотную. Дело было не в том, что она не смогла бы сама удержать равновесие — за последние месяцы она довольно часто летала по поручениям с другими соучениками — просто сейчас она была не способна отказать себе в удовольствии вдоволь насладиться теплом лучшего друга.
Прижавшись щекой к его широкой спине, она думала, что хотела бы его полюбить. Шанъяо был искренним и очень хорошим. Рядом с ним Цайхуа чувствовала себя живой, и за год переписки она поняла, что вряд ли сумеет найти кого-то столь же доброго и понимающего. Тем не менее, каким бы чудесным человеком он ни был, Лу Цайхуа не ощущала в животе тех пресловутых бабочек, о которых пишут во всех любовных романах. У неё было много времени, чтобы обдумать свои чувства к нему. Поначалу ей казалось, что это и правда любовь. И она всей душой хотела бы этого, вот только… Скорее Цайхуа относилась к Шанъяо, как к старшему брату.
Прошёл целый год, однако нового она о нём не узнала. Шанъяо почти ничего не писал о себе. Одну половину письма он посвящал Цахйуа, во второй же неизменно делился историями о своём дорогом наставнике Мао. Как ни странно, теперь она знала о Мао Шуае так много, словно общалась именно с ним, а не с другом.
Перед мысленным взором до сих пор стоял образ бессмертного просветлённого, прославившегося своей потрясающей выдержкой и безграничным спокойствием. Он просыпался прежде, чем светлел горизонт, в одиночестве пил чай, а затем до рассвета практиковался с мечом. Мао Шуай сливался с утренним ветром, клинок в его руках был подобен вспышкам ослепительных молний, и каждый листок покорялся его сокрушительной и одновременно притягательной силе. Его ценили и почитали все жители горы Маошань, у него не было недостатка в любви, но в глазах этого уважаемого мастера всегда таилась тоска.
Шанъяо был единственным во всей школе Каймин, кто заметил отпечаток уныния в сердце своего дорогого учителя. Но всё, что он мог сделать — наблюдать за практически неуловимой переменой настроений мужчины и пытаться хоть как-то скрасить его одиночество. В большинстве случаев Мао Шуай отказывался от компании юноши, но иногда он соглашался выпить с ним чаю. Бессмертный позволял ученику болтать всякий вздор, а сам подолгу смотрел на неподвижные звёзды. Мириады жемчужных осколков неизменно озаряли собой небеса, неизменна была и печаль в его непостижимой душе. В такие мгновения атмосфера вокруг него наполнялась странным теплом, невыразимо горьким и причиняющим боль. И всё же это было тепло. Как бы тяжело ему ни было, Мао Шуай не мог изменить природную мягкость собственной ауры.
— Не забыть мятежной юности, не избыть никогда душевных страданий, — повторял вечерами Шуай. Эти слова, впитавшие всю его боль, являлись заменой слезам.
Для всех он был мудрым бессмертным, чья сила могла сдвинуть горы и осушить океаны. Никто даже не думал, что он может быть слабым и уязвимым перед лицом неумолимой судьбы.
***
Цайхуа решила прислушаться к совету Шанъяо и набраться сил перед испытанием. К счастью, большинство учеников школы Чэнсянь, как и новоприбывшие просветлённые, уже готовились ко сну. На горе стало
