этого парня, который уверенно рвал старые провода, и, скорее всего, так же проложит новые. Уверенно и быстро.
И ему не было никакого дела до её шутливого рисунка вместо подписи. Шляпа, крестик — он и впрямь поверил, что она безграмотна. Жанна даже разозлилась чуть. Конечно, куда ему, этому работяге, уровень тонкого насмешливого увальня.
Но вдруг, Жанна почувствовала независимость этого чудака от причуд и прихотей этих дамочек, которые для него — никто.
«А ведь он так мне улыбался», — вдруг, не без сожаления, вспомнила Жанна. И потом, она вдруг поняла, что этот бланк с её отказом для него, возможно, является строгим отчетным документом. А там — шляпа вместо подписи. Лучше бы уж крестик поставила.
А ему ведь отчитываться этой бумагой. А что, если начальник окажется жлобом, и улыбчивому этому молодому человеку влетит? Наорут.
Ох! И Жанна, неожиданно для себя, пошла и открыла дверь на лестницу.
— Алло! — перекричала она звук болгарки.
Мужчина прервал резку.
— Извините меня, дайте вашу бумагу, я подпишу. Нормально…
Электрик, почему-то, сразу услышал и понял. Выпрямился, достал из сумки файлик. И тут он увидел на бланке силуэт шляпы, изящно выведенный рукой Жанны.
— Ух ты. Как красиво, — сказал он.
Щёки Жанны чуть порозовели, она быстро подписала в нужном месте бумаженцию.
Сунула ее в руки чужаку и закрыла быстро-быстро за собой дверь.
Она подняла с пола в коридоре свою любимую уютную подушку и бросила ее на диван.
До нее доносились шумы с лестницы. Она подумала, что капитальный ремонт — это надолго, скорее всего. И эта мысль почему-то обрадовала её.
И еще ей подумалось, что этому молодому и улыбчивому парню в бандане подошла бы ковбойская шляпа. Широкополая и великодушная, как он сам.
Жанна вернулась на кухню, но есть расхотелось, тосты выглядели сморщенными, сухарными и холодными.
Хлеб вообще в доме закончился, и Жанна хотела сделать заказ по телефону, но неожиданно передумала. Решила выйти в магазин сама.
Давно она не делала таких походов. Но она тщательно и продуманно оделась, взяла сумку побольше и вышла на лестницу. Здесь уже повсюду был разбросан всякий строительный мусор. И не горела лампочка.
Но глаза Жанны легко увидели широкую спину незнакомца. Он что-то делал и не обратил никакого внимания на пожилую тетку в нелепой шляпе и сапогах на высоченных каблуках.
— Не разбейтесь, мамаша! Осторожно! — предупредительно улыбнулся он Жанне в спину.
И как хорошо, что не увидел ее лицо, которое свернулось, как рулон старых обоев.
Жанна вышла на улицу, ни в какой магазин она не пошла, а уселась на лавку возле дома, выжидая момент, когда болгарка утихнет, и она сможет вернуться в свой дом, который она так легкомысленно осмелилась покинуть.
Провансальная тетрадь,
14 сентября 2021
Бдения
Обшарпанное жилье Александра Павловича состояло из двух комнат — его кабинета и спальни матушки, которую он чтил, ублажал и боялся. Из-за последнего боязливого своего состояния он всякий раз оттягивал момент своего возвращения со службы. Сварливый характер матери сделал его спину сутулой, а голову — седой.
Александр Павлович преподавал студентам историю театра и кино в одном из творческих вузов. Был обожаем студентами за кротость, щедрость в зачетке. Они довольно тесно общались, но никогда Александр не приглашал их в свой дом.
Увы! Там было тесно, и мама не рада была гостям.
В обиходе и употреблении Александра часто мелькало мрачным знаменосцем огорчительное слово «увы». И всем сразу было понятно, что он — человек занятой и не может тратить свою жизнь на всякие пустяки. Особенно обижались женщины на его вежливое «увы, не смогу…».
У Александра была всё-таки одна страсть — это книги в молодости, а в сегодняшних днях — интернет, конечно же, в этой «увывной» его жизни. Он приходил вечером домой, наводил блиц-уборку, готовил ужин себе и матушке, потом мыл посуду, потом они длительно беседовали.
Потом, дождавшись материнской усталости, он выходил из ее комнаты и шел к себе в кабинет. Здесь было какое-то неистовое количество книг, и полки книжные нависали грозно над хилым диванчиком, озвученным пружинами.
Александр входил к себе, и ему очень хотелось закрыть за собой дверь, но этого делать было, увы, нельзя. Он должен был ночью быть чутким, мало ли что может понадобиться матери.
Он включал компьютер, подключался в мировую жизнь, блуждал в ней очень осмысленно, со знанием своего дела и причастности к другому, полному важных для кого-то дел.
Так проходили несколько часов, пока он не улавливал сонной крепкой тишины из комнаты матери. Он босиком подходил к её кровати, чтобы убедиться в её отсутствии, её строгого глаза, возвращался к себе в кабинет, с облегчением выдыхал и тянулся к верхней полке. Там, из-за толстенного тома словаря Даля, он доставал бутылку виски и красивый стакан с толстым тяжелым дном и, стараясь не издавать громких звуков, тихонько наливал себе дружеского своего напитка. И, сделав первые три глотка, как вдоха, в наслаждении и блаженстве замирая, как крепкий напиток занимает собой всё пространство внутри его худого нескладного тела. Потом почему-то говорил кому-то «привет!» и, уже залпом, выпивал остатки из стакана. А бутылку осторожно укрыл опять томом Даля.
Все это он делал очень тихо и быстро, как бы зная о том, что ночную эту дружбу может кто-то нарушить и отнять.
Александр через открытые двери глянул в комнату матери. Та спала, и тогда Александр опять потянулся за Далем. И уже налил себе более нагло золотого напитка. И потягивал его не спеша, маленькими глотками, и при этом не терял бдительности, убирая стакан подальше за монитор.
Так роскошно проходила ночь, пока Александр, не наевшись разного прокисшего текста, не написав своей очередной резкой статейки о никудышном этом мире и глупых людях в нем, успокоенный и почти обессиливший от упоительной своей свободы, храбро вставал из кресла своего и, так же храбро, закрывал дверь своей комнаты, чтобы уже ничто не помешало ему рухнуть на звонкие пружины диванчика и на секунды до засыпания подумать, что он — свободный человек, и никто ему не смеет мешать жить так, как он хочет.
И он с огорчением подумал, что у него завтра в институте нет первой пары.
— Увы! — вздохнул Александр.
Ему очень бы хотелось пойти уже к своим студентам, чтобы рассказать им о возможном и прекрасном, пережитом им только что состоянии, но он быстро уснул.
Ему очень не хотелось услышать раннее шлепанье тапок матери, идущей в своей
