бы, чтобы задаром попал в беду еще кто.
Но молодец полагал, что ему все-таки удастся. Что ему стоило рассмешить принцессу, коли над ним столько раз потешались и простые, и знатные люди, когда он служил в солдатах и учился выделывать всякие приемы?
Вот он вышел на площадку перед окнами принцессы и принялся выделывать разные приемы. Принцесса и бровью не сморгнула. Взяли его, вырезали у него из спины три ремня, а потом отправили восвояси.
Вернулся он домой, и стал собираться другой брат. Этот был школьным учителем, да уж больно несуразен с виду: хромой, и не то чтобы немножко, а по-настоящему; как припадет на короткую ногу — чуть не карлик, а подпрыгнет на длинной — что твой тролль величиной.
Когда он явился к королю и сказал, что хочет насмешить принцессу, король подумал, что ему это, пожалуй, уж не так трудно.
— Но беда, коли тебе не удастся! Ремни-то мы вырезываем у новых женихов все шире и шире!
Школьный учитель заковылял во двор, стал перед окнами принцессы и принялся петь и читать то как пастор, то как пономарь, передразнил целых семерых пасторов и семерых пономарей, которые служили в городе. Король хохотал так, что должен был ухватиться за столб, и даже принцесса чуть-чуть не улыбнулась. Но все-таки не улыбнулась, и пришлось и Павлу, школьному учителю, не лучше, чем Перу-солдату, — одного-то звали Павел, а другого Пер. Вырезали у Павла три ремня из спины, посыпали рану солью и послали домой.
Тут и младший собрался. А звали его Тириганс. Братья смеялись над ним и стращали его, показывая ему свои спины, а отец не пускал его, говоря, что у него и ума-то нет, так куда уж ему. Тириганс и правда ничего не умел, ничего не делал, сидел целый день у печки, как кот, копался в золе да строгал лучинки. Но Тириганс все свое да свое, и так надоел всем, что его таки отпустили попытать счастья.
Пришел он на королевский двор и не стал говорить, что пришел смешить принцессу, а попросился на службу. Король сказал, что у них нет для него никакой службы, но от Тириганса не так-то легко было отделаться. Уж, верно, им в таком большом хозяйстве не лишнее держать человека, который бы таскал на кухню дрова да воду. Да, оно, конечно, не лишнее. И король сдался-таки на приставанья Тириганса и позволил ему остаться во дворе, таскать воду и дрова на кухню.
Пошел он раз к ручью брать воду, глядит — под корневищем сосны, с которого вода смыла землю, застряла большая рыба. Он и поймал ее ведром. По дороге домой встретил он старуху с золотым гусем.
— Здравствуй, бабушка! — сказал Тириганс. — Вот так гусек! Что за перышки! Как жар горят! То-то бы заполучить такого, перестал бы лучинки строгать.
Старухе понравилась рыба, которую Иван нес в ведре, и она предложила ему за нее своего гуся. А гусь-то был не простой: кто его трогал, тот и прилипал к нему, стоило хозяину сказать: «Коли с нами, так прилипни!».
Тириганс радешенек был такой мене. «Гусь не хуже рыбы!» — подумал он. — А коли он взаправду таков, как ты говоришь, я на него поймаю другую рыбку! — сказал он старухе и пошел своей дорогой.
Вскоре попалась ему другая старуха. Увидала она золотого гуся, так и загорелось ей погладить его. Вот она и давай ластиться к Ивану, умильно просить его, позволить ей погладить гуська.
— Изволь; только не выдерни, смотри, перышка.
Только она дотронулась до гуся, Тириганс и сказал:
— Коли с нами, так прилипни!
Старуха и прилипла; как она ни рвалась, ни билась, ничего не могла поделать. А Тириганс как ни в чем не бывало, пошел себе с гусем дальше. Прошли немного, встретился им мужик, который был зол на старуху за то, что та раз сыграла с ним штуку. Увидал он, как она бьется понапрасну, чтобы вырваться, понял, что у нее теперь руки связаны, и захотел отплатить ей, взял да и дал ей пинка ногой.
— Коли с нами, так прилипни! — сказал Иван, старик так и прилип ногой к старухе. Как он ни упирался, ни рвался, пришлось скакать за ней на одной ноге, а упирался, так еще хуже было: того гляди наземь грохнулся бы.
До королевского двора оставалось пройти еще добрый конец. По дороге попался им королевский кузнец; он шел в кузницу и в руках держал большие щипцы. Кузнец был веселый малый, большой проказник, вечно готовый выкинуть какую-нибудь штуку. Увидал он гуся с хромающей и ковыляющей свитой и давай хохотать. Хохотал до упаду, а потом и говорит:
— Вот так новое стадо гусей у принцессы будет! И кто разберет, который тут гусак, которая гусыня? Гусак-то, должно быть, впереди! Тега-тега-тега! — и он стал манить рукой и делать вид, что сыплет зерна на дорогу.
Но те и не думали останавливаться, старуха и старик только злобно поглядывали на кузнеца, который потешался над ними. Тогда кузнец — он был большой силач — сказал:
— Вот забавно будет остановить всю эту гусиную компанию! — схватился щипцами за штаны старика сзади и давай тянуть к себе. Старик еще пуще обозлился и принялся вопить, а Тириганс только проговорил:
— Коли с нами, так прилипни!
Пришлось и кузнецу шагать за ними. Он изогнулся в три погибели, уперся ногами в землю, бился изо всех сил, чтобы оторваться — не тут-то было, его точно клещами держало, и волей-неволей заплясал и он в гусиной свите.
Когда они подошли к королевскому двору, дворовый пес залаял на них, точно на волка или на цыгана. Принцесса выглянула в окно, увидала ватагу и рассмеялась. А Тиригансу еще того мало:
— Погоди немного, еще не так рассмеешься! — и завернул со своей свитой во двор.
Когда они проходили мимо кухни, кухонная дверь была открыта, а кухарка там мешала кашу. Увидала она Тириганса и всю эту толпу, выскочила из дверей с мешалкой в одной руке и ложкой, полной горячей каши, в другой, взялась за бока и ну хохотать. А как увидала, что и кузнец тут же попался, хлопнула
