в отличной форме. Я переслала фотографию Барбаре из соцслужбы, но это не помогло. Теперь у меня нет других источников дохода, кроме уборки, а подавать заявку на работу в школе весной – время совсем неподходящее.
– Что ж, повезло ей. Ману, можешь выделить мне побольше часов? А то мне скоро тоже придется скупать лотерейные билеты.
– Ну уж нет, никак не получится. Кстати, хотела тебе сказать: тут приезжает моя родственница из Козенцы, так что тебя придется сократить. Она выйдет через неделю.
Губка падает у меня из рук.
– Не шути так! Очередная родственница? Тебе что, Антоньетты было мало?
– У этой уже есть жилье. Она тут замуж выходит неподалеку. А вот работу никак не найдет.
– Мне нужна эта работа, Ману! Я думала, мы с тобой подруги!
– Подруги подругами, но тут родня. Семья есть семья, сама понимаешь.
– Что же мне делать?
Ману качает головой и нежно, но вместе с тем глубоко разочарованно смотрит на меня:
– То же, что и всегда. Найдешь другую работу. Или будешь обедать у мамочки.
От такого подлого предательства я просто теряю дар речи. А ведь годы изучения философии должны были меня к этому подготовить. Мануэлу и ее многочисленных родственников объединяет принадлежность к пролетариату. Бродель[15] бы сейчас покачал головой и указал мне на выход: «Иди-иди, девочка из мелкобуржуазной семьи. Зря ты строила иллюзии. Родственники, принадлежащие к пролетариату, имеют определенный вес, и никакой поверхностной межклассовой дружбе не заменить кровное или классовое родство. Мануэла терпела тебя ровно до тех пор, пока ты не отнимала хлеб у таких, как она».
«Но Бродель, дорогой мой, я ведь ей так помогла! Я избавила ее от Антоньетты!»
Бродель безмолвствует, и я ухожу, утопая в собственной грусти, разочаровании и тревогах.
Единственное утешение – сегодня вернулся Федерико, и я уже получила от него сообщение. Он пишет, что нам надо срочно увидеться. За эти дни мы почти не списывались, не считая нескольких смайликов и пожеланий спокойной ночи. У меня не было настроения, а рассказывать о том, что случилось, не хотелось. Думаю, он и так все знает, я уверена, что Верховная Ведьма все ему рассказала. Но, видимо, я ему все-таки дорога, может быть, даже дороже его дурацких друзей детства. Меня немного греет мысль, что после всех этих ужасных событий останется и что-то хорошее: отношения с Федерико. Ну ладно, предположим, я в него не влюблена – влюблена я в своего бывшего работодателя, о котором мне лучше забыть навсегда. Для этого я решила сделать все, что могу, а именно:
Не буду слушать ни Шуберта, ни Моцарта, ни всю эту классическую ерунду. Хватит уже с меня классики. Я поинтересовалась у Муффы, какую музыку она бы мне посоветовала, исключая то, что играют они с Лоренцо. Она подумала и посоветовала музыку восьмидесятых и уже собирает мне плейлист.
Еще как минимум три года не буду появляться на пьяцца Эмануэле Филиберто. Жаль, конечно, что не смогу разглядеть получше витрины с диадемами и прочим, но, в конце концов, в Турине полно интересных мест, как-нибудь обойдусь.
Буду полностью игнорировать страны Балтии. Это просто, я и раньше о них знать не знала.
Не буду общаться с Робертой и Родольфо. Тут я уже преуспела – вчера не ответила на звонок Роберты. Я отлично умею сжигать мосты, спросите у моих бывших. Стоило нам расстаться, я тут же прекращала все контакты. А если мне случалось встретить сестру бывшего, с которым я встречалась два года, я шла мимо и даже не здоровалась. Всегда презирала девиц-липучек, которые остаются лучшими друзьями с родственниками бывших.
Сосредоточусь на том, что мне нравится в Федерико: его прекрасные волосы и прямолинейность. Сегодня же начну думать о его достоинствах. Прямо сейчас, как только его увижу.
Я впервые пригласила его к себе, в свою каморку, в свою крохотную мансарду, где мне так хорошо, потому что здесь нет ни дорогущих вещей, ни ценной мебели. Здесь загипсованный Жюльен мог бы прекрасно кататься на инвалидной коляске, вот только места было бы маловато.
Я даже приготовила ужин: курицу с кабачками и самый настоящий карамельный пудинг – не из пакетика, а домашний. По правде говоря, сделала его бабушка Тереза, а я забрала к себе час назад: они с дедушкой живут неподалеку. С утра я позвонила бабушке и сказала, что хочу завоевать одного парня. Спросила, что бы она посоветовала приготовить. Само собой, это была уловка: я знала, что бабушка вызовется помочь.
«Давай сделаю тебе карамельный пудинг, – ответила бабушка, – он легкий и быстро съедается».
Сейчас пудинг стоит в холодильнике, залитый щедрым слоем карамели. Федерико звонит в дверь, и сердце у меня начинает бешено колотиться – мне кажется, что начинается новая жизнь, куда более осмысленная, чем та, которую я вела последние годы. Никаких больше подработок, никакой больше тети Розальбы.
Кстати, пока Федерико не поднялся, послушайте, как было дело с тетей Розальбой.
Когда я вышла из подъезда, она поджидала меня внизу. Все остальные исчезли: не было ни Жюльена, ни зрителей, ни Эмидио Сальтони, ни коляски… При виде меня Фьямма Фавилли раскрыла объятия:
– Иди ко мне, мое солнышко! Что тебе сделал этот мерзавец?
Не в силах терпеть этот спектакль, я отшатнулась и высказала ей все, что было у меня на душе, упирая на главное: «Как, черт возьми, тебе пришло в голову написать в объявлении адрес?» и «Твои спектакли полная дрянь и никому не интересны!».
Тетя и бровью не повела.
– Милая, понимаю твою реакцию, хорошо, что ты готова выплеснуть весь негатив, хоть на психологах сэкономишь. Через тридцать лет будешь вспоминать об этом вечере как об одном из приключений бурной молодости.
– Моя молодость не была бы такой бурной, если бы не ты! Ты не просто лишила меня работы! Я могла угодить в тюрьму!
– Да ладно тебе. Не преувеличивай! Если бы все бывшие няни и уборщицы оказывались в тюрьме по таким пустякам, кто бы сейчас работал в «Сефоре»?
Мне не удалось уловить в ее ответе особой логики, если, конечно, она вообще там была.
– Тетя, ты не понимаешь! Ты поступила со мной жестоко. Тебе до меня нет дела, ты думаешь только о своих спектаклях, но я – твоя родная племянница, ведь это должно хоть что-то для тебя значить!
– Для нас, людей театра, искусство превыше всего! Вот почему у меня нет детей!
– Ну и тебе же хуже!
Мы стояли посреди площади, которую я надеюсь еще долго не увидеть, и кричали друг на друга. Наконец, после этой прекрасной последней реплики я развернулась, чтобы уйти прочь, но тетя взяла меня под руку:
– Этот
