откликается Альбин. – У твоей мамы никогда не хватало духу долбануть тебя демпфером и держать взаперти несколько недель. А вот у меня хватит.
Улыбка Марсена скорее снисходительна, чем язвительна:
– Ты мне угрожаешь?
– Нет. – Альбин поднимает обе руки. – Но ты уверен, что струны в больничных лампах нужны только для света?
– Я так думал, – признаётся Марсен, косясь на потолок.
– И зря. Когда-нибудь я расскажу тебе, сколько случаев внезапного диссонанса произошло в этих стенах.
Некоторое время Марсен щурится на лампы, словно впервые их видит. Когда он снова переводит взгляд на Альбина, глаза у него тёмные и тусклые.
– Ладно. Понял, – вполголоса говорит он. – Что характерно, сам же когда-то объяснял Симу, как глупо пытаться выпить мировой океан…
– Что? – Альбин удивлённо поднимает брови.
Марсен улыбается уголком рта и взмахивает рукой:
– Неважно. Ты понял, что я тебя понял?
Альбин смотрит на него недоверчиво.
– Слишком быстро, – с подозрением говорит он. – Где подвох?
– Никаких подвохов, – безмятежно возражает Марсен. – Я всё запомнил. Дорогу переходить на зелёный, конфеты у незнакомцев не брать, по лужам не прыгать, на обратном пути зайти за хлебом. Можно, теперь я пойду гулять?
– А, – понимающе говорит Альбин, – тебе надоело сидеть на одном месте. Ладно уж, иди. Только… – Его лоб снова прорезает глубокая складка. – Я тебе ещё пару слов скажу. На всякий случай.
– Говори. – Марсен, уже вставший с кресла, приседает на подлокотник.
– Ты много времени проводишь в компании Сима. Обещай срочно, любой ценой притащить его ко мне, если он вдруг начнёт вести себя странно.
– Странно? – Переспрашивает Марсен. – Странно – это как?
Альбин медленно поводит пальцами в воздухе.
– Для больных на определённой стадии характерны слуховые галлюцинации. Это предшествует искажениям внутренней мелодии, и последствия у этих искажений могут быть самые разные. Например, речь. Она становится не очень связной. Они как будто говорят меньше, чем собирались – им кажется, что они сказали десять слов, а собеседник слышал всего три. Из-за этого часто нельзя сразу понять, в чём дело, потому что услышанное бывает более или менее логично. Просто собеседник не получил того контекста, который показывает, что больной бредит.
Марсен беспокойно прикусил губу. Альбин, ничего не заметив, продолжал:
– Опять же, искажения идут вплоть до диссонанса. Проблема в том, что галлюцинации иногда ведут себя вполне невинно. Скажем, больной жалуется на сильный звон в ушах. Окружающие не сразу понимают, что это искажение внутренней мелодии, ведь у всех иногда… Марсен?!
Они достигли распахнутой двери кабинета вместе – Альбин и эхо шагов Марсена с лестницы в конце коридора.
Альбин негромко выругался. Смерил дверь удивлённым взглядом.
– Она всегда открывалась наружу? – Спросил он сам себя вполголоса.
***
Сегодня прохладно. Холодно и солнечно. И становится холоднее, потому что начинает темнеть. Но Эгле продолжает сидеть во дворе. В наушниках негромкая музыка. Для Марсена этот голос – хороший друг, шумный, настырный и несколько буйный тип. Для Эгле это просто голос по имени Фиро, который помогает ей выровнять динамику до необходимого уровня.
Эгле сидит с листком бумаги в руках.
С квадратным листком бумаги в руках.
С квадратным листком разноцветной бумаги, которую мама привезла с Восточного берега.
Один можно взять. Мама не разозлилась бы, даже если бы Эгле взяла больше. Но бумага волшебная.
Точнее, это они так придумали. Что она волшебная. И если тратить её на пробы и ошибки, магия станет механикой и умрёт.
Очень скоро Эгле будет одиноко в школе. Если шепнуть «форт», никто не кивнёт в ответ. И Эгле отправится к форту одна. Если что-то случится, её сердцебиение затеряется в шуме чужих мелодий. Если сказать «кофейный демон», никто не скорчит кислую рожу.
У Эгле умирает лучший друг, и она ничего не может с этим поделать. Некоторые смертельно больные пускаются во все тяжкие и проводят остаток времени ярче, чем всю предыдущую жизнь. С Симом так не будет, потому что от una corda умирают тихо. От такой una corda, как у него, если точнее. Даже сейчас ему ничего не хочется. Никуда не хочется.
Два великих звукомага ссорятся друг с другом, как подростки, кляня своё бессилие. А казалось, они могут всё.
Эгле не может почти ничего. Так уж вышло. Поэтому ей очень легко поставить цель, если нужно сделать что-то невозможное. И она делает невозможное.
Своё крошечное невозможное.
Вдруг Эгле вскидывает голову и кидается к калитке.
– Сим?!
Он останавливается в пяти метрах от распахнутой двери, машет рукой.
– Привет.
– Привет. – Эгле перешагивает через порожек и прикрывает дверцу за спиной.
Несколько секунд оба молчат.
– А мы в сговоре, – наконец говорит Сим. – Я и Марсен. Солнце хочет всех сжечь. Я его встретил и сказал ему об этом. Он тебе, наверное, тоже будет врать, что это его старая песня. Ты не верь. Это я ему сказал. Вот, я тебе тоже это говорю, теперь ты тоже в сговоре.
Эгле делает несколько шагов ему навстречу.
– Сим… – Она протягивает ему руку ладонью вверх. На раскрытой ладони у неё сидит птичка из узорчатой бумаги. – Смотри. Я загадала. Если я смогу научить её петь, то мы выздоровеем. Сим, она чирикнула! Всего один раз, но она правда чирикнула.
Сим улыбается – медленной, смутной улыбкой.
– Вот как. Здорово. Я тебе тоже кое-что хочу показать. Можно твои наушники на секунду?
Эгле, поколебавшись, снимает проводок, болтающийся на шее. Сим останавливает её:
– Нет, сами наушники оставь и надень, мне только джек…
Он берёт джек её наушников и сжимает его в кулаке. Прикрывает глаза. Делает медленный вдох.
Выдоха Эгле не слышит. В наушниках, не подключенных ни к чему, вдруг начинает играть едва различимая мелодия. Звук слабый и тихий, звук словно сочится, как утренний свет сквозь туман, но он настолько отчётливо есть, что Эгле застывает. Чей голос поёт эти странные и страшные слова? Что за инструменты воспроизводят этот искажённый звук?..
Через несколько секунд её рука, прижатая к горлу, безвольно падает, цепляет проводок, выдёргивает наушники из ушей. Эгле отступает на шаг; у неё подкашиваются ноги и она оседает на землю. Порыв ветра далеко относит крошечную птичку из узорчатой бумаги.
Сим выпускает джек. Он не слышит Эгле, потому что её внутренняя мелодия сейчас звучит так же, как его собственная. Он поворачивается к ней спиной и медленно уходит прочь.
Он идёт к морю.
***
я иду иду иду иду иду иду иду иду иду иду иду иду
и думаю это слово каждый раз когда делаю шаг чтобы не забыть что я иду
у
