и посмотрел на звёзды.
– Потому что этой болезни больше нет. С её внутренней мелодией практически всё в порядке, как и с твоей. А заново созданные миры куда более хрупки, чем утренние сны. Не надо сбивать их с толку вопросами о тех вариантах реальности, которые не нравятся тебе самому.
– Ты это точно знаешь? – Я посмотрел на него в упор.
– Дружище, – фыркнул Марсен, – ты, естественно, не помнишь. Но перед тем, как отправиться на пляж, ты ретранслировал ей свою мелодию. А звучал ты в тот момент так, что даже я бы свалился. Что уж говорить о девочке-резонаторе.
Я в самом деле этого не помнил. Вообще мало что помнил о последнем вечере. Хотя… да. Какие-то неясные образы начали всплывать, когда я об этом подумал. Меня вдруг отчаянно замутило.
– Марсен, я же её не… нет, сейчас я видел, что она жива, но если тогда я…
– Нет, – негромко, но очень веско перебил меня Марсен. – Ты её не убил.
Я всё сглатывал и никак не мог сглотнуть комок, подкативший к горлу. Но всё же смог достаточно внятно выдавить:
– Если ты просто бережёшь мои нервы… – Дальше голоса не хватило.
Физиономия Марсена оказалась лучшим аргументом. Потому что он снова смотрел на меня, а во взгляде читалось явственное: «Больной, что ли?»
И я был готов встретить этот взгляд хоть тысячу раз, потому что он снова имел в виду вовсе не una corda. Однако Марсен всё же снизошёл до словесных объяснений.
– Я вовремя её нашёл, – сказал он. – И принял меры. Но вот искать тебя после этого было тем ещё развлечением. Ты ведь уже не звучал моими песнями.
Я медленно кивнул:
– Это я уже понял. Но… как так вышло… – Сбился. – Чёрт. Почему мы оба здоровы?
– Чистые квинты… – Устало вздохнул Марсен. – Ну, сейчас-то что не так? Что за привычка вечно ждать подвоха, тыкать чудо палочкой и искать у него вшей?
Наверное, у меня был очень несчастный вид, потому что Марсен прекратил уничижительную тираду. Пожал плечами:
– Если тебе интересны мои догадки, то я думаю, что Альбин смог вас вылечить. Обоих. По Эгле можно заметить, что раньше она была резонатором. Ну, конечно, – он бросил на меня ехидный взгляд, – она и сейчас будет понимать чувства других лучше, чем ты. Но это уже проблема характера.
Он снова зевнул, прикрыв рот рукой, и беззаботно закончил:
– А остальное я, вероятно, вспомню завтра. Правда, завтра тебе эти объяснения уже не понадобятся, потому что вопросов больше не будет.
– Это всё очень хорошо, – деревянным голосом сказал я, – но я не об этом спрашивал. Вот ты… согласился на предложение Изначальной Гармонии. Звучал по-настоящему. Почему мир должен был измениться именно так? Почему живые и здоровые мы – решение Изначальной Гармонии?
– Почему… – эхом отозвался Марсен. – Потому что мы трое очень неплохо проводили время? Потому что ты знаешь, что любит и не любит Эгле? Потому что я был твоим донором? Потому что Эгле сложила журавлика и загадала желание? Потому что мы любим море и ночной Ленхамаари? Потому что это естественно – хотеть, чтобы смешные существа, которых мы называем друзьями, видели как можно больше хорошего и как можно меньше плохого? Небытие всего этого не терпит. Я выдвинул ему ультиматум, текст которого мы писали вместе.
– Что же ты тогда сразу так не сделал?
Я попытался вложить в интонацию всю язвительность, которая сейчас была мне доступна. Но Марсен лишь рассеянно повёл плечом:
– Говорю же – я тут практически ни при чём. Может, важен был сам момент близости к краю. Реальность, которую мы знали, достигла предела неустойчивости, когда мы оба поняли, как малы наши шансы выжить. Может быть, именно поэтому тебя всегда так привлекала опасность. Ты просто сам был неустойчивой ступенью, стремившейся к разрешению. И вот – всё получилось.
На ум мне пришла дурацкая, но отчего-то ужасно забавная мысль.
– Погоди-ка… – медленно сказал я. – Если моя мелодия энергетически – твоя мелодия, получается, ты меня… разрешил?
– Разрешил, – серьёзно кивнул Марсен. – Так что подойди к этому ответственно и, пожалуйста, будь.
Я не выдержал, фыркнул и рассмеялся. Смеялся долго. И опять – до слёз.
…Эмоциональная вспышка прогорела, как праздничный трескучий огонёк, оставив после себя беспокойство. Я очень боялся задавать этот вопрос, но я должен был знать. И даже пусть крючконосый соврёт мне, главное, чтобы он сделал это убедительно.
– А если однажды мне покажется, что мне только приснилось выздоровление?
– А это уже никого не волнует, – отмахнулся Марсен. – Чтобы вернулась твоя una corda, кому-то снова придётся здорово напрячься. Кто же согласится подталкивать этот славный мир к совершенно бессмысленным изменениям, да ещё и такой ценой? Проблем тебя ожидает множество, не волнуйся. Какой среди них не будет – так это una corda.
– Серьёзно? – тихо спросил я.
– Чтоб я сдох, – торжественно ответил Марсен. И наконец-то улыбнулся.
Где-то в недрах его плаща раздалось приглушённое чириканье – сигнал входящего сообщения.
– Эгле доехала, наверное… – Марсен порылся в кармане и вытащил сонотиций. – Да, точно. Она молодец, а мы ещё нет. Надо хотя бы придумать, что мы ей принесём. Ты когда-нибудь выбирал, какой вариант правды принести к чаю? Эй, Сим!
Я не слышал. Я уставился на хрустальный шарик.
Абсолютно целый.
Марсен проследил за моим взглядом. Невозмутимо спрятал шарик в карман.
– Никому не рассказывай.
Не знаю, что ещё в нашем мире изменилось той ночью. Но мерзкая привычка Марсена таинственно улыбаться определённо осталась с нами. Боюсь, навсегда.
Всё-таки, у Изначальной Гармонии очень странные представления о том, что такое «к лучшему».
Примечания
1
Una corda – от итальянского «одна струна». Приём игры на фортепиано, при котором молоточек бьёт только по одной из трёх струн. Звук получается отрывистый и глухой.
2
Rallentando – «замедление». Указание играть постепенно замедляя темп.
3
Subito piano – «внезапно тихо» (итал.), указание исполнителю. В Мире Изначальной Гармонии также означает внезапный упадок сил из-за истощения внутренней мелодии.
