поубавился.
— Приехал сюда, через несколько дней он мне сказал, — ответил я и пошел к выходу, надеясь, что больше вопросов они просто не успеют задать.
— Потому что понимаешь, какая фигня, сынок: вот эта лапша, что у тебя во рту, тарелка, что у тебя в руках, даже парка, которая на тебе надета, — за все это заплатили люди, которые сидят в этой палатке.
Это было вранье, но кое в чем ковбои был прав. Поэтому я поставил тарелку на стол и вышел, надеясь, что они поимеют совесть и позовут меня обратно. Держи карман шире.
В штабе меня встретили теплее, но веселья там тоже было немного. Джош, Тадеуш, Лия и прочие тоже держали совет.
— Я тут зашел в столовую, — начал я.
— Как у них настроение? — спросил Тадеуш.
— Хуже некуда.
— А, ерунда, перебесятся и успокоятся, — сказал Джош. — В этом году выдался трудный сезон: погода, все болеют, всё такое. Я такого навидался уже. Как только мы заведем пару человек наверх, все будет путем.
Никто не разделял его оптимизма, и меньше всех — Тадеуш. Он сказал: клиенты подадут на «Жизнь на пике» в суд и, скорее всего, выиграют.
— Про Сунджо ты им сказал? — спросил я.
— Не-е-ет, — усмехнулся Джош. — Тут бы у них напрочь вышибло предохранительный клапан. Это наша большая тайна. Впрочем, Шек, кажется, этот секрет разгадал. Поэтому мы всё опять переигрываем. Запа, Сунджо, Йоги и Яш — группа Т. Они на нашем пермите, но действуют сами по себе. Пик, ты в группе П со мной. Киношников мы поделим между группами П и В. Как только Джей-Эр немного оклемается, мы начнем снимать группы П и В. В фильм это, скорее всего, не войдет, но сам факт, что у них берут интервью, поднимет им настроение. — Он посмотрел на Лию. — Как думаешь, когда они переболеют?
— Еще минимум неделя, а то и больше. — Она сама, казалось, заболевает. — Но эта зараза — полбеды; хуже все остальное. Они не могут тренироваться, не могут по-человечески есть, так что теряют форму. Даже в идеальных погодных условиях подняться на вершину будет крайне затруднительно.
— Тут ничего не поделаешь, — сказал Джош. — Мы или зайдем туда, или нет. И эта истина от года к году не меняется.
Дверь в палатку открылась. Вошел техасец.
— Рад вас всех тут видеть, — сказал он. — Мы тут обсудили, кто что думает, и решили вам передать: мы на гору с сосунком не пойдем. Мы не для того тратили деньги, время и силы, чтобы какого-то сопляка тащить на вершину. — Он глянул на меня: — Ничего личного, сынок. Думаю, ты не ожидал оказаться в этой куче дерьма, равно как и мы.
— Спасибо, что сообщили мне, — сказал Джош. — Но только вот какая штука: кто идет на вершину и кто в какой группе, решаю я.
Техасец кисло улыбнулся:
— Воля твоя, Джош, ты босс. Но если ты решишь, что идешь на гору с твоим сыночком, то мы вообще никуда не идем. Мы летим прямо домой, и в дальнейшем тебе предстоит общаться с нашими адвокатами.
— Если так, то, ради бога, собирайте манатки и валите отсюда к чертям хоть сегодня, — сплюнул Джош. — Года через два-три вы, может быть, выиграете дело и, глядишь, получите назад немного денег. Но ни один из вас так и не побывает на вершине мира.
Если бы у техасца был револьвер, думаю, он бы его вытащил и опустошил его в Джоша. Поскольку револьвера не было, он просто смерил Джоша испепеляющим взглядом и вышел вон из палатки.
— Блефует, — уверенно сказал Джош. Тадеуш не был так уверен, да и остальные тоже.
По совету мамы я не стал ничего говорить — например, предлагать оставить меня в лагере. Я бы, может, так и сделал, если бы точно был уверен, что Джош оценит мою жертву ради блага команды по достоинству и не станет ее принимать. Но уверен я не был. Ведь наша вчерашняя ссора осталась незаконченной. Плюс, хотя никто об этом не сказал, смена команды означала, что я, может быть, и вовсе не зайду на вершину до дня рождения. И Джош, и Тадеуш не могли этого не понимать. А на этом фоне в сухом остатке имелось вот что: если на вершину в нужный срок попадает Сунджо, то я никому не нужен.
В СЛЕДУЮЩИЕ ДНИ я старался как можно меньше попадаться людям на глаза. Это было несложно, так как никто не лез со мной общаться. Джошевы клиенты не стали собирать манатки, но и отступать намерены не были. Думаю, они решили взять Джоша измором и посмотреть, сколько он продержится. Меня больше никто не попрекал куском хлеба, но ядовитые взгляды никуда не делись.
И вместо того чтобы страдать от паранойи, я пошел лазать по скалам. Что я точно вынес из Четвертого лагеря, так это то, что мне надо хорошенько натренировать приемы лазания по льду. Я решил, что основная причина моих трудностей на Седловине — плохая техника передвижения на кошках. Я ведь мало лазал по льду. Эффективность экономит силы, а чем выше ты залез, тем меньше сил осталось.
Я нашел удобную ледовую стену в полукилометре от лагеря и целыми днями пропадал там, забираясь наверх разными маршрутами. Я поскальзывался, падал, бился, исполосовал себе все руки ссадинами, но с каждым восхождением чувствовал себя все лучше и лучше.
А по вечерам я лежал у себя в палатке и писал в блокноте или пытался вообразить, как будет выглядеть штурм вершины. Я даже специальный буддийский флажок изготовил. Снял с веревки желтый флажок и аккуратно нарисовал на нем синюю гору, повесил в палатке и глазел на него часами. На самом верху есть врытая в снег палка, а к ней прикручено много проволоки, а на проволоке полощутся такие вот буддийские флажки. И вот я воображал снова и снова, как добираюсь до этой палки и вешаю свой флажок со своей синей горой не где-нибудь, а на самом Эвересте.
А капитан Шек тем временем продолжал искать Сунджо. Каждое утро, как я отправлялся к ледовой стене, за мной следовал солдат. Видимо, капитан подумал, что это я не тренируюсь, а ищу возможности
