Войдя в квартиру, я сразу понял — что-то здесь неладно. Бобоне бросился мне навстречу в радостном восторге. Вместо этого я услышал жалобноепоскуливание.
Я быстро включил свет. Бобо был ранен, скорее всего, в негостреляли из револьвера с глушителем, судя по тому, что в доме никто ничего неслышал. Бобо лежал на полу с глазами, подернутыми поволокой, и из последних силстарался пошевелить хвостом, словно извиняясь за то, что потерял столько кровии теперь не может встать и приласкаться ко мне.
Кровь бросилась мне в лицо. Еще секунду назад я размышлял обезмятежном философском отношении к жизни и считал, что безумный напор юностибезвозвратно ушел, но теперь вдруг побагровел от ярости, какой не испытывал завсю свою жизнь.
Как мог, я остановил кровь, текшую из раны, вызвалветеринара и принялся нервно шагать по комнате. Кровь пульсировала у меня ввисках, гнев разливался по всему телу, мешая мне мыслить. Неужели эта девицанарочно выманила меня из дома, чтобы дать возможность своему сообщникупроникнуть в мою квартиру и пристрелить мою собаку? Неужели все было продуманозаранее, и заговорщики рассчитывали таким образом лишить меня собаки? А может,они хотели обыскать квартиру, а Бобо набросился на них, и им пришлосьзастрелить его?
На эти вопросы я не мог ответить. Я терялся в догадках,разум мой застилала слепая ярость, лишавшая мои мысли четкости. Я знал толькоодно — кто-то заплатит мне за это.
Приехал ветеринар, осмотрел Бобо, покачал головой и увез егона «скорой помощи». Я поехал с ним, просидел возле собаки ночь и весь следующийдень, пока наконец ветеринар не сообщил мне, что пес выкарабкается.
Только тогда я позволил себе покинуть Бобо, и то, что мнепредстояло сделать, я намеревался сделать ради него.Я жаждал мести, иохвативший меня гнев крепко держал меня в своих тисках. Мысли мои все ещепутались. Как только я пытался сосредоточиться на проблеме, стоявшей передомной, я тут же вспоминал трогательный взгляд собачьих глаз и эти его жалкиеусилия, когда он, приветствуя меня, из последних сил пытался пошевелитьхвостом, как бы извиняясь за то, что не мог подойти ко мне.
Наступил четверг. В этот день должна была состоятьсявечеринка в доме Джона Стонтона Ламберта, и я решил пойти туда. На этот разкарты сдавала сама судьба, и Эду Дженкинсу было предложено место за игорнымстолом.
Я лег в постель и попытался уснуть, но не смог. Глаза мои,вперившиеся в потолок, никак не хотели закрываться.
Я встал, принял душ и осмотрел квартиру — она была тщательнои умело обыскана. Обшарили ли ее до того, как застрелили собаку, или после,этого я сказать не мог.
В углу я нашел клочок ткани в клеточку, показавшийся мнезнакомой и вызвавший какие-то смутные воспоминания.
Несколько минут я стоял в задумчивости, разглядывая клочок ипытаясь припомнить, где я мог видеть такую материю. Мысли мои скакали,перебирая недавние события. «Проклятые сопли!» — почему-то прозвучало у меня вушах, и тут я все вспомнил.
Испачканный кровью клочок был с неровными краями,оборванными так, словно острые собачьи зубы выхватили его из жакета или подолаюбки. Это был кусок костюма, который был надет на Луиз Ламберт в тот вечер,когда я впервые встретил ее.
Я еще постоял какое-то время, держа в руках обрывок ткани,потом подошел к гардеробу и достал смокинг.Теперь я твердо решил пойти навечеринку.
Ровно в восемь тридцать я подъехал к дому Ламберта. Сегодняя был готов на все, мною владела холодная ярость. Чтобы начать действовать, мненедоставало фактов, но я твердо решил, что обязательно добуду их. Раз япреступник, органы правосудия закрыты для меня, и, если я обращусь к ним спросьбой защитить мои права, меня просто поднимут на смех и выставят задверь.Значит, остается одно — самому себе быть и судьей и присяжными, а когдапонадобится, и судебным исполнителем.
Гостей было немного — в небольшом зале танцевало не большедесятка пар. Миссис Ламберт оказалась рыжеволосой женщиной с проницательнымвзглядом голубых глаз, которые, по-моему, подмечали гораздо больше, чемказалось со стороны. Когда меня представили, она посмотрела на меня пристальнои задумчиво. Мне почему-то показалось, что она читает газеты и знает, кто ятакой. И однако же не воспротивилась моему присутствию.
Слай тоже был там, и меня официально ему представили; ОгденСлай — так звучало его полное имя. Никто из нас и не подумал протянуть другомуруку. Он только слегка наклонил свою огромную голову, а руки его так иболтались, словно гигантские щупальца осьминога. Его красноватые глазазаглянули в мои, а рот с нависшим над ним крючковатым носом пришел в движение.Должно быть, это означало что-то вроде официального приветствия, но никакихслов я не услышал.
Луиз излучала обаяние, на ней было одно из тех платьев,какие женщины надевают, чтобы выставить на всеобщее обозрение свои прелести.Легкость и прозрачность платья, плотно облегавшего это полное жизни тело,усиливали его привлекательность.
— Эд, да прекрати ты пялиться на мои ноги! Я не хочу,чтобы родители подумали, что ты безнадежно старомоден или, хуже того, начинаешьстареть. Ты такой несовременный… Не думай, ты приглашен сюда не для того, чтобыпожирать глазами мои коленки.
Я не отреагировал на ее шутку. Мысли мои были далеко. Ядумал о моем верном псе, лежавшем сейчас при смерти. Я пришел сюда сединственной целью — заполучить карты, которые мне были нужны, чтобы выиграть.
Джон Ламберт показался мне доброжелательным и слегкаозабоченным. Он был неизменно приветлив с гостями, что обычно свойственнолюдям, которые, став влиятельными, не теряют способности серьезно и глубокомыслить. И все-таки его снедало какое-то беспокойство.
Слай буквально не отставал от девушки. Он танцевал с ней, иво время танца его длинные волосатые беспокойные руки шарили по ее телу,впивались в ее нежные плечи, при этом грузное тело и пустое бессмысленное лицоказались всего лишь студенистой грудой плоти.Картину дополнял красноватый блескглаз, крючковатый нос, напоминавший клюв попугая, и узкий рот.
Прошло уже довольно много времени с тех пор, как я появилсяв зале, и мне начало казаться, что я пришел зря. Но я не собирался сдаваться.
В любом случае я оказался в лучшем положении, чем один измолодых гостей, которого мне представили как Уолтера Картера. Насколько японял, он сопровождал крохотную подвижную блондинку, которая, обнажив всеимеющиеся у нее прелести, болтала без умолку. В минуту она произносиланевероятное количество слов, но до сих пор не изрекла еще ничего путного. Онамогла бы написать полное собрание сочинений в пятидесяти томах на тему погоды,и все для того, чтобы, прочитав их, высунуть голову в окно и понять, что наулице идет дождь. Она напоминала надоедливого ребенка, и у Уолтера Картера былотакое выражение лица, будто он только что съел тухлое яйцо и не можетотделаться от его омерзительного вкуса.
