В спальне Кэшин открыл окно, лег на узкую кровать, накрылся пледом. Накурили они изрядно. Вспомнилось, как семнадцатилетними они с Берном жили в одной комнате и по ночам, лежа в кроватях, курили, передавая сигарету друг другу.
Кэшин открыл глаза, когда будильник показывал восемь семнадцать утра. Он поднялся, почувствовал, как чуть кружится голова. Все тело ломило, как будто накануне его безжалостно отлупили.
Под дверью лежал конверт.
Джо, здесь ключ от задней двери. Яйца и бекон в холодильнике.
Кэшин остановился позавтракать в забегаловке на Сидней-роуд — то ли турецкой, то ли греческой. Заказанную яичницу подал широкоплечий квадратный мужчина с глазами цвета молочной пахты.
— Я вас помню, — сказал он. — Вы приезжали, когда тут по соседству застрелили Алекса Кацуридиса. С вами тогда был еще один, пониже ростом.
— Так это когда было, — ответил Кэшин.
— Вы никого не нашли?
— Нет. Может, еще найдем.
Здоровяк саркастически хмыкнул:
— Еще… Никого не нашли. Правильно по радио говорят — нет от вас никакого толку.
Кэшин почувствовал, как кровь приливает к его лицу, даже глазам стало жарко.
— Я, между прочим, ем, — не сразу сказал он. — Хочешь с полицейским поговорить — иди в участок. Перец где?
* * *
Майкла выписали из реанимации и перевели в отдельную палату этажом выше. Он уже очнулся и лежал бледный, с черной щетиной.
Кэшин подошел к кровати, осторожно тронул брата за плечо.
— Ну и напугал ты нас, — сказал он.
— Простите, — хриплым, без выражения голосом ответил Майкл.
— Как себя чувствуешь?
Майкл рассеянно посмотрел на него и ответил:
— Жутко. Жалко, что на такое ничтожество, как я, врачи тратят время. Тут настоящих больных хватает.
Кэшин не знал, что и сказать.
— Серьезное ты принял решение, — наконец продолжил он.
— Не так чтобы решение… Скорее стечение обстоятельств. Я нажрался как свинья.
— Так ты этого не хотел?
— Да нет, хотел. — Он закрыл глаза. — Дела у меня хреновые.
Время шло. Казалось, Майкл заснул. Кэшин внимательно смотрел на брата — впервые в жизни. Ведь когда пристально смотришь на человека, видишь только глаза. Звери не разглядывают носы, бороды или шерсть друг друга. Они смотрят на то, что может служить источником информации, — на глаза или пасть.
Не открывая глаз, Майкл снова заговорил:
— Меня уволили три недели назад. Я занимался поглощением большой компании, кто-то слил информацию, ну все и пошло к чертям собачьим. Свалили на меня.
— Почему это?
Брат опять закрыл глаза.
— Меня сфотографировали кое с кем из той компании.
— Ну и что?
— Да ничего. Так, целовались на ступеньках перед моим домом.
— Ну и…
Майкл открыл свои черные глаза, поморгал длинными ресницами, повернулся так, чтобы видеть Кэшина.
— Это был он, — сказал брат.
Кэшина вдруг страшно потянуло закурить. То, что брат — голубой, никак не укладывалось в голове. Когда-то давно Майкл был обручен с молодой женщиной, врачом. Сиб показывала ему фотографии с той вечеринки — тонкая курносая блондинка держит в руке с короткими ногтями бокал шампанского.
— Целовались, и все?
— Задержались допоздна на собрании — до одиннадцати, потом встретились на парковке, зашли ко мне выпить.
— Секс был?
— Был.
— Ты ему что-нибудь рассказывал?
— Нет.
— Ну ладно, — ответил Кэшин. — Бывает и хуже.
Брат снова закрыл глаза; между бровями у него залегли глубокие морщины.
— Он покончил с собой, — продолжил Майкл. — Через день после того, как от него ушла жена и забрала с собой троих детей. Отец у него — судья, учился в юридической школе вместе с президентом моей фирмы.
Кэшин тоже зажмурился, запрокинул голову и стал прислушиваться: тихо гудела электроника, сновали туда-сюда машины, где-то далеко тарахтел вертолет. Он сидел так очень долго, а когда открыл глаза, то увидел, что Майкл смотрит на него.
— Ты как? — спросил брат.
— Нормально, — ответил Кэшин. — Дело-то серьезное.
— Да. Мне сказали, ты приезжал ночью. Спасибо, Джо.
— Не за что.
— Плохой из меня брат.
— Ну, из меня тоже. Может, хочешь с кем-нибудь поговорить? Психиатр нужен?
— Нет. Я у них уже был. Знаешь, сколько денег оставил? Я помог им купить дома в Байрон-Бей, но они-то мне так и не помогли. У меня хроническая депрессия. Ясно и просто. Это не лечится. Что-то там с мозгами, наверное наследственность.
Кэшин почуял недоброе.
— Может, лекарства? — спросил он. — Говорят, от этого дела есть всякие лекарства.
— Толку-то… Когда сидишь на антидепрессантах, не сумеешь работать по шестнадцать часов в сутки, не перелопатишь гору бумаг, не залезешь во все дыры, не сможешь давать необходимые ответы. У меня депрессия совсем другая, не то что вдруг пыльным мешком по голове. Она всегда со мной, внутри. Я работаю, только таким способом можно от нее спастись — не расслабляться, ни единой свободной минуты. Но отрады-то никакой нет! С тем же успехом можно… ну, я не знаю… мыть посуду.
Майкл тихо заплакал, и слезы хрустальными ручейками побежали по его впалым щекам.
Кэшин положил руку на руку брата, но тот даже не пошевелился. Он не знал, что делать, — утешать мужчин ему прежде как-то не приходилось.
— Мне все сразу рассказали: и о фотке, и о смерти Кима, — снова заговорил Майкл. — Я поехал в аэропорт, сел в самолет, пил, спал, снова пил, а потом, когда стало совсем уже хреново, закинулся таблетками. — Слабо улыбнувшись, он попробовал пошутить: — По-моему, я за всю жизнь столько тебе не рассказывал.
В дверях показалась медсестра.
— Пьете? — строго спросила она. — Это очень важно, не забывайте.
— Пью, пью, — откликнулся Майкл. — Как там джин-тоник, не рановато?
В ответ сестра лишь покачала головой. Кэшин заметил, что вид Майкла ей нравится. Она вышла.
— Кто вас сфотографировал? — спросил он.
Брат пожал плечами:
— Понятия не имею. Фоток много получилось — пять или шесть. Наверное, кто-то стоял на другой стороне улицы.
— За тобой или за ним следили. Как думаешь — кто?
Брат опять пожал плечами.
— Когда слили информацию? До того или после?
