Аните — за веселость и преданность
* * *
Кэшин обогнул холм, и прямо в лицо ему дунул ветер с моря. Заканчивалась холодная осень; за ветви амбровых деревьев и кленов, которые сажал еще брат его прадеда, из последних сил цеплялись редкие уже огненные листья, но и им оставалось недолго. Ему нравилось это время, это особенное спокойствие по утрам. Осень он любил гораздо больше, чем весну.
Собаки начали уставать, но так и бежали, едва не утыкаясь носами в землю. Они все дольше и дольше нюхали ее, как будто уже не надеялись на добычу. Но вот одна что-то почуяла, и обе встрепенулись, помчались по следу и исчезли из виду за деревьями.
Он дошел почти до самого дома, а собаки, угольно-черные, еще только появились, встали, подняли морды и огляделись, словно оказались тут впервые. Ищейки. Они еще постояли, посмотрели на него и припустили вниз по склону.
Он заторопился, почти что побежал, и собаки догнали его уже у калитки. Они отпихивали его кучерявыми черными лбами, протискивались, толкались сильными задними лапами. Он снял крючок, собаки чуть приоткрыли калитку и след в след помчались к двери дома. Ни одна не желала уступать другой, они стояли, задрав хвосты, похожие на мохнатые кривые сабли, и тыкались носами в косяк.
Оказавшись в доме, два больших пуделя поспешили прямо на кухню и принялись шумно лакать воду из своих чашек. Кэшин тем временем приготовил каждому еду: по два шматка толстой, как дубина, собачьей колбасы, которую он брал у мясника в Кенмаре, и по три горсти сухого корма. Он позвал собак, вынес их чашки во двор и расставил в метре друг от друга.
Собаки вышли за ним и сели, повинуясь команде. Утолив жажду, они теперь едва шевелились, как будто суставы вдруг перестали им повиноваться. Он разрешил им есть, но они равнодушно посмотрели на еду, переглянулись и уставились на хозяина, точно желали узнать: он что, для того и позвал их, чтобы глядеть вот на это несъедобное?
Кэшин зашел в дом. В заднем кармане брюк затрещал мобильник.
— Да.
— Полиция? — раздался насмешливый голос Кендалл Роджерс; она говорила из участка. — Нам позвонила женщина, живущая неподалеку от Беккета, какая-то миссис Хейг. Говорит, у нее в сарае кто-то сидит.
— И что он там делает?
— Ничего. Собака на него лает. Я сама разберусь.
Кэшин сразу же задал вопрос по существу:
— Какой адрес?
— Я уже еду.
— Не надо. Мне по пути. Адрес давай. — Он прошел в кухню и черкнул в блокноте число, время, происшествие и место. — Скажи, буду минут через пятнадцать — двадцать. И дай ей мой номер — пусть звонит, если что.
Собаки обрадовались его спешке, забегали и, когда он вышел, понеслись прямо к машине. Всю дорогу они нетерпеливо высовывали носы из приоткрытых задних окон. Кэшин остановился на лужайке, метров за сто от калитки. На звук его шагов из-за живой изгороди высунулось грубое, точно топором вырубленное женское лицо в ореоле нечесаных и давно не мытых седых косм.
— Из полиции? — не поздоровавшись, осведомилась женщина.
Кэшин кивнул.
— Кадровый? Форма, все дела?
— Нет, в штатском, — ответил он и показал ей значок с изображением лисы, какой носили при себе все полицейские штата Виктория.
Она стянула с носа засаленные очки и недоверчиво уставилась на значок.
— А собаки что, полицейские? — последовал вопрос.
Он оглянулся. В заднем окне маячили две мохнатые черные головы.
— Работают на полицию, — не стал он вдаваться в подробности. — Где?
— Пошли, — ответила она. — Я своего пса заперла, а то совсем взбесился, паршивец.
— Джек-рассел, — без труда определил он породу.
— А ты откуда знаешь?
— Угадал.
Они обошли, дом. Внутри у Кэшина приступом дурноты поднимался страх.
— Туда, — указала хозяйка.
Чтобы попасть в сарай, надо было долго идти сквозь запущенный сад, а потом пролезть через дырку в заборе, скрытую буйными зарослями картофельного жасмина. Они дошли до ворот. За ними стеной поднималась высокая, по колено, трава, из которой торчали ржавые куски металла.
— Что у вас там? — спросил Кэшин, когда перед ними показалось сооружение из кое-как скрепленных железных листов.
От страха у него взмокли даже ключицы. И правда, лучше бы сюда приехала Кендалл!
Миссис Хейг поскребла щеку, всю усыпанную черными волосками, похожими на обломанные зубья расчески, и ответила:
— Да так, рухлядь. Старый грузовик. Я уже сколько лет туда не ходила! Да и тебе не советую.
— Выпустите пса, — сказал Кэшин.
Она несогласно мотнула головой:
— А вдруг этот придурок его покалечит?
— Не покалечит. Как его зовут?
— Монти. Я их всех так называю — в честь Монтгомери, виконта Аламейнского.[1]Он маленький совсем еще, кто его знает…
— Правильно, — согласился Кэшин. — И все-таки выпустите Монти.
— А твои полицейские собаки? Нa кой шут они тогда?
— Для дел поважнее, — как можно спокойнее ответил Кэшин. — Значит, я подойду к двери, а вы выпускайте своего виконта Монти.
Во рту пересохло, затылок ломило — прежде, до Рэя Сэрриса, он за собой такого не замечал. Кэшин пересек лужайку и встал слева от двери. Жизнь заставит — и научишься держаться подальше от всяких подозрительных типов, а значит, без нужды не заходить в темные сараи.
Миссис Хейг стояла у зарослей картофельного жасмина. Он подал ей знак, а у самого сердце едва не выпрыгивало из груди.
Небольшой пес, настоящий клубок мышц, запрыгал по траве, коротко побрехивая, добежал до сарая, не успел остановиться вовремя — стукнулся лбом о дверь и сердито заворчал, весь дрожа от возбуждения.
Кэшин постучал в покореженную дверь сарая.
— Полиция, — произнес он громко, радуясь тому, что занят делом. — Давай выходи!
Долго ждать не пришлось.
Пес отпрянул и зашелся в визгливом лае, высоко подпрыгивая.
Из темноты показался человек с полотняной скаткой в руках, постоял, как бы раздумывая, и вышел. На пса он даже не взглянул.
— Иду, — сказал он. — Вот, прилег соснуть.
