«Артишок» на этом же могучем языке.
При беглом прочтении слова перерастали во фразы только в заголовках, жирных и траурных, но было и там одно joissance3 над которым я как-то задумалась. Остальной юридический бисер, все эти «ci-dessus définies» и «audit Notaire», был устрашающе лишен смысла.
Тогда я сунула нос в меню ресторана. Первая его часть верлибром говорила о перепелиных конкассе, а вторая уходила в список журавлиный – коньяк и вина. Написано было сильно, я прочла до середины и остановилась – не знала еще, в чем разница между мускатом и мюскаде.
«Это не в твоей компетенции», – сказала мне совесть.
− Это не в моей компетенции, – сказала я вслух.
Но пальцы мои вызвали к жизни следующее:
«Уважаемый господин Сати!
Я принимаю ваше предложение.
Я не специалист в ресторанных меню, но мне всегда была интересна французская кухня, не говоря уже о коньяках и винах. Готовый текст акта купли-продажи я постараюсь прислать вам завтра, в крайнем случае – послезавтра утром. Я могу помочь вам с устным переводом во время ужина.
Всего доброго, Анна
P.S. Мои стандартные расценки…»
Он ответил мне через минуту, с благодарностью и «сердечно ваш».
***
Было что-то такое в письме г-на Сати, в правильном кристалле его текста, и в тексте внутри текста… Да, что-то было вне моей компетенции, и поэтому, именно поэтому, требовало продолжения, требовало разгадки, может быть, беспощадной – но все равно, я иду на это, придется врать и тянуть время, но что же делать… Кто он такой? Чем он занимается, если так пишет по-русски? Если он так пишет по-русски, то как говорит? А если так говорит по-русски, зачем ему вообще переводчик?
Я еще раз открыла файл, прочитала три страницы «Conditions Suspensives» и закрыла файл.
Ощущение было ужасное.
С десяти до трех я блуждала по словарям в Интернете, перевод зиял прорехами, зевал львиной пастью и требовал правильных значений. Уже наматывая на шею мохнатый шарф, дабы потащиться на «Таганскую» и сгинуть в недрах «Иностранки», на втором обороте полосатого мохера я вдруг поняла, что на самом деле надо теперь сделать.
Как нелегко было набрать этот телефонный номер! Отчасти − именно потому, что память, угодливый лакей, подсовывала мне под нос каждую его цифру, и, чего скрывать, говорила следующее:
«…пятьдесят восемь. Хотите задушевной беседы с вашим бесценным другом-с? Сорок два. Давненько не звонили-с, что и говорить…друга-то небось давно не видели-с? Да с кем не бывает. Семь… Вы трубочку-то не бросайте. А уж я напомню… Чего и как. А последнюю цифру и сама нажмешь, дура».
…Мне всегда дико не везло на деликатные телефонные звонки.
Следом за вереницей длинных гудков прямо в телефоне заорал ребенок и всплеснулась вода.
– Але, – басом сказала Ольга и откашлялась мне в ухо.
***
Она была ангел, она была небесное – только не создание, а знание, что заговорило со мной хрипловатым человеческим голосом, в тот памятный день, когда я потеряла безвозвратно ремень от своего белого кожаного пальто, но, в общем, не очень оттого расстроилась.
Ну, не совсем ангел, конечно. На вид – милая девушка. Только очень невзрачная, даже − если вообще такое возможно − с каким-то вызовом, нарочито невзрачная. Но ведь так и было: бледная, лохматая, ненакрашенная – это на первом-то курсе, рядом с райскими птицами, которые каждую бровь причесывали щеточкой перед зеркалом в раздевалке. Так я и помню свою группу: чирик-чирик, оценки, мальчики, песенки… а рядом она: хмурые серые глаза и лохмы замечательного цвета (если в мытом состоянии) – этого мишурного, почти мыльного оттенка, который хорошо смотрится на елке среди серпантина, игрушек и лупоглазых синих шаров. Каждый день в одних и тех же черных джинсах, а вот футболок полный набор: черная номер 1, украшенная логотипом «Нирвана», черная номер 2, без надписей, и бледно-голубая с изображением лондонского моста.
Она пришла раньше всех и села за последнюю парту.
Я опоздала и села за последнюю парту.
Была вторая пара, английский.
– Есть тут у вас один студент, который сделал перевод правильно, – сказала Лидия Дугласовна (студентов, кстати, там не было вовсе − вернее, существовал на бумаге некий Ваня Степанов, благополучно отчисленный за тотальную неявку на занятия, а так в группе собрались исключительно студентки, мадемуазели и барышни).
Она недоверчиво взяла со стопки контрольных верхний листочек, заполненный круглым и правильным почерком. Словно только сейчас убедившись в правильности перевода, Дугласовна, жестом нотариуса, который ставит точку в драгоценной купчей, нажала на кнопку своего верного двухкассетника «Sony», и тот, пожужжав немного, воспроизвел кусочек радионовостей BBC, который мы в муках записывали и переводили весь прошлый урок.
На мой перевод, в чернильных кровоподтеках и ссадинах всевозможных помарок, лучше было, я думаю, не смотреть.
Круглый и правильный почерк лучшего перевода принадлежал Ольге.
– Серафимова, – прочитала Дугласовна фамилию на листочке.
– Я, – мрачно отозвалась Ольга.
22
Через час мы с ней уже пили кофе на Большой Никитской, потому что нам было что обсудить и потому что только мы двое, из всей добросовестной группы номер 101, решили прогулять теорию средств массовой информации и еще потом какую-то практику вслед за теорией – кажется, машинописи.
Темно-зеленая плитка немецкого шоколада, с изображением экстатически- радостной белки в окружении лесных орехов, успешно заменила нам и теорию, и практику, и полноценный обед, вместе взятые. Мы вышли из кафе и отправились в полуконспиративный книжный магазин, адрес которого знала только Ольга, потому что всегда после работы в пятницу покупала там свою порцию пухлого дурмана, сорокастраничный «Melody Маker», и видеокассеты прямиком из американских магазинов, с которых московские продавцы даже не потрудились содрать желтые круглые стикеры «best sale 10$». И вот, на выходе или на входе, на ржавых ступеньках заветной пещеры или спускаясь в сумеречное метро, я и обронила свой белый пояс – и мне это было совершенно все равно, птица Сирин возродилась из пепла, и я опять заслушалась, не смея сглотнуть слюну.
У нее была странная голова. Она была старше нас всех на два года, перешла на журфак с иняза, но и здесь интересовали ее прежде всего языки и литература − при том, что она куда успешней, чем я, писала рефераты на темы вроде «Сравнительный анализ финансовых СМИ в Америке» или какой-нибудь «Петр Кропоткин – публицист и географ». В школе училась на твердые тройки, а на курсе была освобождена от годового зачета по логике до того, как он вообще был добавлен в приглашение на казнь, то есть
