человеческая касалась ее шелковых ушей.
Спасти кошку было решением, которое я приняла совершенно самостоятельно – не в первый раз, конечно, но… Даша от восторга потеряла дар речи, муж, собирая чемоданчик для очередной командировки, выговаривал мне за беззаботность и отсутствие консенсуса по поводу общих семейных вопросов, хмурил прекрасные брови… Так и заснул, нахмуренный и недовольный. Потом проснулся за секунду до будильника и уехал в аэропорт.
И я осталась, – со всеми общими и частными, большими и маленькими – как обычно. Необычным было только новое чувство, что я имею право, что я теперь сама, что именно я должна решать, и что так теперь и будет.
И кошка это как-то пронюхала. Она, разумеется, была ласкова со всеми, однако именно меня будила на рассвете, ходила за мной по пятам, терлась о мою щиколотку прежде, чем уйти в ночное, а если я не спала ночью и сидела за столом, подшивая брюки Даше, перебирая лекарства, надписывая адрес на открытках к Рождеству, кошка приходила и ложилась под ноги, как живой ковер, и мурлыкала там, пока нога моя чесала ее мягкое белое пузо.
***
Но в ту пору в Москве Марине Кузьминых нельзя было держать кошку, у нее была аллергия на кошачью шерсть. «Можно завести лысую, − вздыхала Кузьминых, − но как мы с ней будем, даже с лысой?.. Я все время в бегах, а тебе тоже некогда…»
Мне было, в общем, когда – «Синий поезд» занимал у меня только дневное время, три раза в неделю, но я возражать не стала. Вечером мы обычно тусили − или у нас, или у друзей; были фильмы, интересные и не очень, была музыка, хорошая и плохая, были дни рождения, на которых забывали про именинника, была имитация веселья до первой пустой бутылки из-под, условно говоря, вина, а потом уже шло веселье без усилий.
Однажды Кузьминых пригласила лохматого Борю, с которым нас когда-то свел семинар Полякова, и, под смех Кузьминых и Ко, мы почему-то поспорили, что осилим литр джина на двоих, в связи с чем и уединились на балконе. И сначала вокруг было довольно шумно, но потом шум ушел на цыпочках с балкона за кисейные кулисы, а пространство напряглось и упорядочилось, вроде шахматной доски. Смеркалось. Боря методично разливал по магическим кристаллам прозрачный огонь и говорил, что есть только миг между прошлым и будущим, понимаешь, Аня.
– Они проиграли, Луташа, – сказал он потом хрипло, и в кисее распустилась какая-то музыка, и он пригласил меня на тур вальса, но джин сделал так, что вместо ног у меня вырос рыбий хвост, а вода в стакане оказалась соленой.
Что пили потом, не помню.
Не помню.
***
Ходили тогда по вагонам эти блаженные, эти немые, появлялись в дверях купе, запускали когтистую лапу в коробушку и ссыпали на колени нам, удивленным деревенским простакам всякое-разное: дутый браслет мельхиоровый, пластиковую бирюзу, и вот еще, тычет немой в название: «медаль шоколадная», завернута в роскошь плотной фольги. Купишь, развернешь – а там жженый сахар… И календари, позвольте вам представить: кошки, девочки и кролики с бантами на шее, глаза знаменитой артистки залиты черной ретушью; а вот – колоды карт с пиковыми дамами сомнительной доброжелательности, а вот, смотрите-ка, совсем уж недорого, сонники Мартына Задеки – отпечатаны на клейкой гладкой фотобумаге, все черно-белое, зябкое и слегка расплывчатое, как сны мои о ту пору. До чего же глупы были толкования, но все равно мама читала с удовольствием, даже с торжеством, когда сонник подтверждал то, что уже случилось, – вот сон-то был, ликовала мама, сон-то, в руку!
Самовар – к неприятности. Сережка – к свиданию. Суровое море – к скорому отъезду.
Именно эта ахроматическая дурь завладела моей мигренью, когда на кухне компания все еще гремела пустым стеклом, а я лежала на диванчике и пыталась заснуть, пока боль вконец не разъярилась: стиснула мне виски, надавила и хрустнула ореховой скорлупой.
А через секунду он и начался, сон – упал, как снег на голову, и в этом очень тихом, лишенном земного притяжения сне, я застегивала маленькую, твердую алмазную искру на горячей мочке, пальцы щиплет английский замок, английский, сказали они хором, чтоб не потерялась.
Чтоб не потерялась, бухнуло дверным замком зеркало.
«Сережка − к свиданию», – сказал немой и выбежал из вагона, по которому уже шла милиция, гремя каблуками, кандалами и тяжелой кобурой.
21
Оказалось, что переводами я зарабатывала примерно столько же, сколько мне приносило просиживание стула в «Синем поезде» – только тратила я на них в два раза меньше времени. И никакими подсчетами не объяснишь тот факт, что примерно во столько же раз они были интереснее.
Иногда молодые художники приносили сумасшедшие «натюрморты в стихах», иногда дамы разворачивали дрожащими лапками любовные письма, со слезной просьбой: «объясните, че написал!», иногда галстуки тропических расцветок тащили меня с собой на переговоры о поставке того, не знаю чего, туда, не знаю куда.
Порой, совсем уж с бодуна, иностранные принцы заказывали какие-то невероятные экскурсии по Кремлю или просили сопроводить их в шикарный клуб «Бест Гест» – видимо, очень хотелось договориться с девицей о сходной цене.
И все это было весело − невозможно передать как.
Почти всегда они звонили. Почти никогда не писали по-русски. Если уж писали, то никогда не писали по-русски грамотно, аккуратно, с легким бисером запятых и красной строкой там, где положено.
Так что невольно рука моя замерла, перед тем, как нажать на «delete» и отправить в корзину свежий утренний мейл следующего примерно вида:
«Уважаемая госпожа Лутарина!
Адрес вашей электронной почты мне дал г-н Мартан из филиала «EDF» в Москве. Обращаюсь к Вам со срочной просьбой, так как наша переводчица заболела, а перевод с французского на русский нужно сделать к завтрашнему вечеру.
Не могли бы Вы ознакомиться с текстами (файлы прикрепляю) и ответить мне, насколько Вы заинтересованы в этой работе и какой тариф Вас устраивает.
Мне также хотелось бы узнать, можете ли Вы присутствовать на ужине в четверг 23 ноября (послезавтра) и помочь мне в устном переводе во время ужина.
Я буду благодарен Вам за любой ответ, в том числе и отрицательный.
С уважением, Ф. Сати»
Этот безупречный оксюморон, это ненормальное сочетание вежливой грамотности и уклончивого иностранного имени и заставили меня, собственно, извлечь письмо из мусорной корзины в Outlook, куда я его машинально отправила, и перечитать снова.
В упомянутых файлах я обнаружила акт купли-продажи недвижимости на французском и меню ресторана
