Лёву сколько слушаю, одного понять не могу: как так получается, что, когда вы рассуждаете, как было бы лучше сделать, вы всегда думаете с позиций больших государственных реформ, но когда доходит до дела, живете, как самые последние анархисты?
Волгушев еще в середине реплики закивал – «да-да, у меня есть ответ», а потом медленно проговорил:
– У Писемского один герой говорит: «Я всю жизнь буду служить моему государю и ни одной минуты русскому обществу!»
Плавина подождала продолжения и удивилась, когда поняла, что его не будет:
– И? Это все?
– Ну да, я согласен с ним. Хорошо сказано.
– Ну и что же тут хорошего? Ахинея какая-то. К чему это твоего Писемского привело. Я даже не знаю, кто это!
Лев Антоныч тихо проговорил: «Я, собственно, тоже». Плавина налила себе еще и тут же отпила.
– Я не спорю, цари очень хороши были, когда надо было распределять информацию, которой было мало и трудно достать. Не было ни одного университета, а они первые десять построили. Было ноль преподавателей, а они первые сотни подготовили. Не знали люди ничего, а они через эту вашу дурацкую латынь как-то вот смогли их втянуть в образованную жизнь. Но сейчас даже лучший из Романовых чем вот конкретно тебе бы помог? Ты и так читаешь все, что хочешь, и можешь написать, кому захочешь.
– Я, братцы, отойду пописать, – вдруг сказал Волгушев и вышел из-за стола. Плавины так и продолжили разговор без него.
Он прикрыл дверь на кухню и прошелся по тихой темной квартире. Заглянул в детскую: в темноте, освещаемый только телефоном у ног, у кадки с монстерой сидел мальчик и, приоткрыв рот, смотрел, как из тихонько гудящего увлажнителя воздуха вырываются клубы прохладного пара. В ванной работала стиральная машина. Пуговицы стучались в стекло и умоляли выпустить. Когда он вернулся, Плавина дружески сделала ему страшные глаза и продолжила распекать мужа. На столе появилась плошка, куда высыпали из пакетика эмэндэмсины. Плавина иногда брала конфетку и долго рассасывала, пока говорила.
– Ну и бред. Ну какие табели о рангах. Что за чушь. Кто эти чины теперь раздавать-то будет? Ты в своем уме доверять нынешним правителям раздавать чины?
– Я вообще, в теории…
– Какая дурацкая теория. Так, ну а ты что смотришь?
– Да я слушаю. Я без негатива.
– Ну так и послушай. Знаешь про Пушкинскую премию?
– Дореволюционную?
– Нет, – успокоил Лев Антоныч.
– Да, дореволюционную, – сказала его жена. – Не читал? Не читал. Почитай. Как отобранные академики раздавали премии русским писателям. 80% премий – за переводы. Бунину дали медаль за то, что он рецензии на книги претендентов написал, а саму премию – нет, не дали. Белый, Сологуб, Розанов – никому ничего не дали. Зато Надсону дали. И этих в лучшие годы отбирали, лучшее правительство, а что сейчас отберут?
– Ну ничего себе владение материалом.
– Ну так красный диплом юрфака. Всестороннее образование, не то, что у нас, брат, – заверил Волгушева Плавин.
– Да какой диплом, вчера, пока в ванной лежала, в википедии прочитала.
Они все трое засмеялись. Волгушев угостился конфеткой.
– Ну хорошо, ну я понял. Ерунду они делали в академии. Я что-то читал такое. Так а что ты предлагаешь? Сложа руки сидеть? Молча?
– Предлагаю читать википедию. Почитай про премию Гонкуров.
– Хорошо, почитаю.
– Он почитает, – заверил Лев Антоныч.
Плавина подалась вперед и почти зло сказала:
– Нет, давай я тебе перескажу сразу. А то забудешь. Гонкур оставил завещание, по которому два его любимых писателя отобрали еще восемь хороших писателей, и раз в год собирались за обедом, чтобы проголосовать, какая книга в этом году была лучшая. Просто за столом, вот как мы сейчас. Место в академии Гонкура – пожизненное, на место умершего избирают нового хорошего писателя. И так сто лет. Никто никому чинов не раздает, орденов, медалей, офисные помещения не снимают, секретарей нет и бухгалтеров, регистрация в налоговой не нужна, ничего не нужно. Нужно десять писателей и стол в ресторане. Ну и личная ответственность за судьбу литературы.
– Вот это спич, – сказал Лев Антоныч.
– Боже, теперь я понял, как ты все эти рабочие места получила. Если бы у меня была своя фирма, я бы тебя прямо сейчас директором назначил. У тебя есть твиттер? Я хочу узнавать все твои новые мысли, – сказал Волгушев.
– У меня есть инстаграм. Я пощу там, какой новый плащ купила и где побывала в отпуске. Я говорю только, что надо меньше жалеть себя, не надеяться на других, а больше работать самому. Понятно? Вот моя главная мысль.
– Лёля, ну в самом деле…
– Да я согласен полностью. Зачем ты, Лев Антоныч, перебиваешь жену, она кругом права.
Плавина шумно выдохнула и, опустив плечи, повернулась к мужу:
– Вломи мне, Лев Антоныч. Что-то я от себя устала.
Лев Антоныч испуганно посмотрел на Волгушева:
– Я ее совсем не бью. Это только присказка такая.
Плавина подалась к Волгушеву. Ее глаза покраснели, в уголках блестела влага.
– Ты прости меня, Петя, если я грублю тебе. Так на работе умоталась, что хоть запирайся в ванной и рыдай. У меня, видишь, даже глаз дергается, – она потрогала веко.
– Это от кофе, – пояснил Лев Антоныч.
– Совершенно не обижаюсь, Елена Александровна. С таким удовольствием давно ни с кем не разговаривал.
– Откуда ты мое отчество знаешь, гад?
– На линкедине посмотрел.
Плавина быстро утерла глаза костяшками, взяла ладонь Волгушева в руку и поводила указательным пальцем по линиям.
– Как твоя бывшая жена поживает?
– Неожиданный вопрос. Не знаю. Что мне предначертано? Я женюсь в этом месяце или уже нет? Не слежу за ней. Стала тестировщицей, переехала в Черногорию. Может, родила уже.
– Справедливости ради, она всегда была похожа на человека, который назовет дочку Евой или сына Прохором, – непонятно чему сочувствуя, проговорил Лев Антоныч.
Плавина и Волгушев разом подняли на него глаза.
– Ничего себе ты ядовитая личность!
– С вами поневоле нахватаешься, – стал оправдываться он.
– Все забывал у Льва Антоныча спросить, а как вы познакомились?
Плавина отпустила руку Волгушева и немного покраснела. Плавин старался скрыть довольную улыбку, но его так распирало, что он стал ерзать на стуле. Плавина посмотрела на мужа, усмехнулась и рассказала, что поступила на юрфак потому, что
