В какой-то момент имя тоже стало меняться, хотя Волгушев никаких новых выходок в адрес ребенка совершить не успел. Сам собой в редких их разговорах установился и общий тон придуривания с серьезным лицом, которому оба, не сговариваясь, следовали неукоснительно.
– Не отвечай ей, она голодная всегда злая, – примирительно сказал Лев Антоныч и стал накрывать на стол.
– Лев Антоныч, что это ты наварил?
– Да подсмотрел рецепт на канале «Мелкий житейский контент» и теперь вот ем, наслаждаюсь.
Всю еду в доме готовил Лев Антоныч, а его жена только высыпала салат из пакета в миску и добавляла маринованные перепелиные яйца. Блюдо она называла на французский манер «поке д'ова». Они уселись за стол, но и не подумали умолкать.
– А тебе положить?
– Клади.
– Таким было бы мое имя, живи я во Франции, – заметила Плавина.
Волгушев ткнул себя в грудь:
– Франсуа Бери и Клоди Делай.
– Может, ты бы лучше поел моего… – попытался было защитить салат жены Лев Антоныч, но Волгушев его перебил:
– Погоди, не говори, что это. Это халва?
– Точно, это халва, – сказал Лев Антоныч на курицу.
– Из прихожей, кстати, пахнет, как бронзер, – сказала Плавина.
– Как что?
– Ну такая мазь для загара.
– А как пахнет бронзер?
– Да вот так и пахнет.
– Погоди. То есть штука, которая делает твою кожу такого цвета, как жареная курица, еще и пахнет, как жареная курица?
– Ага.
– То есть можно купить сырой курицы, бронзер…
– Перестань, Казимир Лохматыч. Лучше посоветуй, какую книгу почитать.
– А что тебя интересует? Научпоп? Что-то типа «От селфмейда до селфхарма за семь шагов»? Травелог «Из Помыслища в Щомыслице за 7 дней»?
– Мне казалось, такие книги обычно называют скорее «Семь тысяч шагов более-менее в направлении нормальной самооценки», – вставил Лев Антоныч.
– Да нет, не надо научпоп, – ответила Плавина. – Не люблю вот эти все умные подсказки, как мне жить. Я как-то прочитала на сайте рекомендаций Irecommend отзывы на роды, и, ты знаешь, – мало кто рекомендует. Просто интересное что-нибудь. Фэнтези какое-нибудь? Эльфы, дварфы, милфы.
Лев Антоныч шумно поперхнулся.
– Я, кстати, не так давно познакомился с настоящим дварфом, – сказал Волгушев. – Милейший человек, даже водку пьет. Но в фэнтези не разбираюсь.
– Ну серьезное что-нибудь тогда. Мемуары чьи-нибудь. «Ничего интересного, но расскажу» и так далее.
– Могу предложить собственные – «Кое-что ни о чем».
– Не густо, – заметила Плавина.
– Школоте не понять, – гробовым голосом сказал Волгушев.
– Ну так что, сходил в «Листву»? – вспомнил, что хотел спросить, Лев Антоныч.
– Нет. Чего-то залип на каком-то бульваре и просто час в теньке просидел, а потом уже проголодался и домой ехать надо было.
– Совсем вчера ничего не видел, что ли?
– Да видел. Что рассказывать, – Волгушев, отвалившись от еды, пожал плечами. – Ну что, ну видел дворец великанов. В бассейне серебряных рыб. Аллеи высоких платанов и башни из каменных глыб.
– И это все в одном Замоскворечье?
– Ну, может, и Полянку захватил чутка.
– А что он там должен был купить? – спросила мужа Плавина.
– Шеститомник Любжина вроде обещали привезти. Я и сам не подсуетился вовремя и так и сижу без двух книг.
– Любжин – это который?
– Это который всем латынь советует учить, – подсказал Волгушев, но Плавину это только запутало.
– Любжин считает, что в школе обязательными нужно оставить только языки и те предметы, которые тренируют мозг, но не требуют при этом большого объема информации. Ну как в математике: если дети выучили сложение и вычитание, им уже можно задавать задачки. А потом уже постепенно вводить все новые и новые околичности вплоть до логарифмов, – терпеливо объяснил Лев Антоныч. – Вот латынь такой же предмет. Нужно выучить пару правил и совсем немного слов, и уже можно начинать переводить. Потом задачки будут все усложняться и уточняться, но в каждый конкретный момент это будет именно решение задачек, а не зубрежка правил и исключений. Будет как бы тренажер для мышления.
Плавина нахмурились и отхлебнула вина:
– Ну, с тем же успехом тренажером можно сделать что угодно.
– Например?
– Покупки в магазине одежды, – опять вмешался Волгушев.
– Да, а почему бы и не покупки в магазине одежды. Там тоже есть жестко заданные параметры: размеры женщины, размеры платья и текущая мода. Пространство применения жестко ограничено: на сезон больше пяти вещей если и купишь, то сносить вряд ли успеешь. Садись просматривай сначала ролики, где женщины твоего роста или типа фигуры примеряют вещи, потом выбирай, какая из тех, что понравилась, подходит тебе, потом езжай и примеряй ее. На примерке и узнаешь, правильно ли решила задачу. Что там еще? Постепенное усложнение задач? Ну, любая женщина, которая научилась повторять готовые луки, сразу же захочет собирать собственные из вещей, которые комбинирует уж мало кто.
Плавин неодобрительно покачал головой:
– Остроумно. Только смысл школ все-таки в том, что там всегда есть государственный контроль или хотя бы заказ какой-то, м-м, социальной группы. Кто-то должен будет говорить, что правильно надето, а что нет. А что будет, если у надсмотрщика будет плохой вкус? Целое поколение выучит, что дважды два пять, вся таблица умножения пойдет наперекосяк. Это не тренажер уже, а игра в карты какая-то
Волгушев тоже хлебнул вина:
– Там дело не только в этом. Любжин просто следует примеру русской дореволюционной школы. Так учились Чехов, Садовской, Булгаков, Берберова, Иванов. Может быть, если воспроизвести систему, которая их воспитала, можно будет и сопоставимых талантом людей воспитать.
– Ну и для этого, конечно, надо непременно все школы под латынь переделать?
– Лёлечка, ты не слушала, что ли, – с укоризной заговорил Плавин. – Я тебе сколько раз пересказывал. Вся идея в том, чтобы устранить всеобуч. Чтобы больше не было, что во всех школах одному и тому же учат. Не ввести в тысячах школ латынь, а разрешить десятку школ ввести латынь.
– Ну и зачем это сейчас? Знания доступны всем и почти любые. Отправь своего ребенка к репетитору латыни, да и все, – она показала мужу кулак. – Только попробуй у меня.
Плавин хотел что-то сказать, но она уже перевела взгляд на Волгушева:
– Вы же одних убеждений, правильно я понимаю?
