черном худи и черной панаме с принтом марихуаны на макушке. Навстречу шли две девушки в коротких узких шортах и широких белых рубашках навыпуск. Через деревья виднелся модернистский доходный дом, где, как и до революции, снимали квартиры генералы с семьями или чиновники для своих молоденьких любовниц. Конечно, боевой генерал и генерал тайной полиции – это разное, а все же генерал – он и есть генерал. Там, где прежде в дорогой коляске ехала высокомерная барыня, теперь с дорогой коляской шла высокомерная барышня. Он своими глазами видел у одной такой к поручню приделанную муфточку из блестящего искусственного меха. Конечно, незнакомка Крамского сейчас направлялась бы с годовалым младенцем в роскошную кофейню к подружкам на бранч – и окатила бы прохожего взглядом, полным ровно того же презрения, что и на картине.
Присел на скамейку отдышаться. На скамейке напротив сидел парень и щелкал на голубей пальцами, будто выхватывал из-за пазухи и стрелял из ковбойского револьвера. В ресторане «Большой Московской» гостиницы раньше легко было встретить Чехова, одиноко сидящего за стаканом чаю, а сейчас в кафе на Патриарших можно застать сонного, в спортивных штанах и шлепках, популярного комика, живущего тут же по соседству. В «Большом», как и сто лет назад и как будет еще через сто, давали «Травиату», но у Волгушева на нее денег не было, да и любопытства не хватало.
От амфитеатра, в котором подростки распивали газировку под пиццу, к трамвайной остановке пошла девушка, которая добрых пять-шесть ударов сердца казалась ему совершенно другим человеком, но к моменту, когда она повернула голову и поправила волосы, он уже почти совсем спокойно принял, что это никакая не Настя. У него даже мелькнула мысль подойти познакомиться с этой чужой девушкой, но он отогнал мысль: получалось бы слишком похоже на репетицию разговора, который он сам же и не захотел вести. Что бы он мог сказать Насте, вот так ее встретив? «Забыл тебе ответить. Я не хочу ни с кем, кроме тебя, встречаться, но спасибо, что предложила»? Девушка села в трамвай, а он поплелся в метро с твердой решимостью в следующую неделю шагу не сделать из дому.
Под домом Льва Антоныча и вообще на всех улочках вокруг все было уставлено машинами. Не занята была только крошечная детская площадка, откуда, когда бы Волгушев ни шел рядом, доносилась полоумная флейта: кто-то монотонно ухал вверх-вниз на ржавых качелях. Напротив дома был «Вкусвилл», и он накупил себе на завтра всякой вкусной ерунды, которой никогда не встречал в минских супермаркетах.
В темной прихожей с порога виднелась только освещенная луной сушилка, до упора завешенная детскими и взрослыми вещами, каждый день новыми, и эта уютная картина неизменно заливала его волной одиночества, такой мощной, что переливала и через усталость, и через самоуспокоение общения с культурными мертвецами.
Каждый день он возвращался, весь просоленный от пота, и хотя умывался в каждом бесплатном туалете по пути, неизбежно к концу дня обнаруживал, что, облизывая губы, как будто облизывает солонку. Стараясь не шуметь, споласкивался в душе, доедал оставшийся с ужина булгур и говядину с помидорами и ложился в постель.
Как часто бывало, когда он спал на новом месте, ему раз за разом снился сон, в котором он не может попасть в старую родительскую квартиру на пятом этаже, потому что лестничные пролеты изъяты между площадками и наверх ведут только переброшенные через обрыв узкие доски, по которым, однако, другие жильцы преспокойно ходят, словно не замечая опасности и противоестественности ситуации. Он проснулся в поту и, пока засыпал, вспоминал вариации этого сна, как он затем, все же попав в квартиру, почему-то должен спускаться на улицу из окна, перепрыгивая на толстую ветку клена, стоящего прямо у дома, и затем как-то уже по дереву сползать на землю.
Волгушев проспал до обеда и, может, спал бы и дальше, если бы его не разбудил слишком шумно вздыхавший в прихожей Лев Антоныч. Он был подстриженный и будто пришибленный. Немного поломавшись, он рассказал, что случилось в парикмахерской. Девочка-администратор передавала пост сменщице и учила ее снимать истории для инстаграма парикмахерской. Они спросили парикмахера, стригшего Льва Антоныча, может быть, стоит снять короткий ролик «процесс и результат»? Парикмахер сказал «не надо», и их с Плавиным глаза встретились в зеркале.
– Что же ты, собственно, хотел? – спросил Волгушев, проглотив зевок. – Чтобы они тобой заманивали клиентов? Мне кажется, ты бы первый не пошел в парикмахерскую, где гордятся клиентами вроде тебя.
– Я бы хотел простой тактичности!
Плавин снова ушел и вернулся уже с ребенком из детского сада. Мальчик уселся в своей комнате с планшетом и только иногда по неслышному приказу мультика в наушниках произносил какие-то цифры, слоги и звуки. Волгушев к тому моменту уже совершенно проснулся, посидел в ванной с книжкой в телефоне и был настроен поболтать.
– Как вы вообще, Лев Антоныч?
– Живем помаленьку.
– Помаленьку? Да у вас хоромы такие, что от стула до стула на такси ездить надо
– А, в этом смысле. Ну, тьфу-тьфу, не бедствуем.
– Хотел все спросить, а чего у вас на постельном белье княжеские короны?
– Какие короны, помилуй. Просто узор какой-то икеевский. Ладно, ты отстань от меня пока, мне готовить надо.
Волгушев, однако, продолжал донимать его до самого возвращения хозяйки.
– Вот уж не думал, что ты и кулинаром станешь, и эталоном стиля. Ловко, Лев Антоныч.
– Не нахожу.
– Просто вредно ведь для здоровья себя так скрытно вести.
– Не замечал. Сходи, раз бездельничаешь, кастрюльку в унитаз вылей.
– Коромысл Китаич, когда собираешься в родные шпинаты? – весело спросила только вошедшая Плавина, впервые за неделю увидев гостя дома в такое время. Она была в красивом деловом костюме и держала пиджак на локте, так что ее свободная белая блузка казалась верхом какого-то воздушного кружевного платья чеховских времен.
– Можно я никак на это отвечать не буду?
– Ну уж и спросить его нельзя. Да живи, сколько хочешь, мы тебе рады.
В первый же день у нее состоялся с Волгушевым разговор насчет того, чтобы он не обращался к ребенку «братан»:
– А как его называть? Эмси молочный зуб?
– Лучше Миша.
Когда это не сработало, Плавина стала обращаться к Волгушеву каждый раз новыми именами-отчествами. Садитесь есть, Петр Аркадьич. Куда собрались, Петр Варфоломеич. К ужину ждать вас, Петр Микитич. Курочки, поджаренной в соусе терияки, не изволите ли, Петр Епифаныч.
