да ребенок маленький…
– А мне все равно. Мне на полу только где-нибудь постелите, мне и хватит...
– Зачем же на полу...
– Вы меня в квартире и не увидите, я весь день буду по городу гулять.
– ...у нас как раз есть третья комната пустая. Лёля планирует ее себе под кабинет, но пока там ремонт...
– Вот именно! Мне где-нибудь на мешке с цементом, где не жалко, подушку бросьте и сойдет!
– Да какой мешок, ты бредишь, что ли? Там просто обоев нет и стол мы еще не купили.
Так что теперь Волгушев потянулся в ответ и приторно сказал:
– Наслаждаюсь каждой минутой.
– Хоть ты и паясничаешь, а я очень рад тебя видеть.
Неделю в Москве стояли такие холода, что и ноябрю бы сгодились. Дождь шел каждый день, и через день шел весь день напролет. Волгушеву тем не менее это никак не мешало, проснувшись, умывшись и поев, садиться на метро и ехать гулять в центре. Когда Лев Антоныч пытался его поддеть насчет погоды, он соглашался:
– Идеальная, чтобы сидеть дома и не высовываться.
Но все равно на следующий день шел в метро.
– Что там, холодина?
– Свежо.
– Где ты ходишь хоть? Что смотришь? – не унимался Плавин.
– Да, например, все хотел посмотреть решетку Александровского сада. Вот сегодня сходил посмотрел.
– Ну и как?
– Ничего себе решеточка.
Он педантично прошел раза по два-три все улицы и переулки внутри Садового. Он ходил от одного дома Толстого до другого. От дома, где нанимал комнаты Чехов, до дома, где бывал Пушкин. От первой квартиры Галковского до последней квартиры Булгакова. Он поглядел на памятники Пушкину, Гоголю, Тургеневу и Александру Второму – именно в таком порядке, как будто хотел этим что-то сказать невидимому наблюдателю. Он прочитал все мемориальные таблички, какие встретил по дороге, и загуглил все имена с них, которые не смог сходу вспомнить – кроме, конечно, тех случаев, когда это было имя какого-нибудь советского деятеля.
Просто чтобы знать, как они выглядят, обошел кругом, а потом вдоль и поперек Таганку и Якиманку. Видел Хитров рынок. Голубенькую церковь Успения на Могильцах, где венчались Кити и Левин, словно были живыми людьми. Ездил посмотреть Петровский парк, за которым, уже став сенатором, Михаил Дмитриев нанимал когда-то у деловитых крестьян на лето домик с крошечной мансардой и балконом над садом, просыпался от звуков пастушьего рожка и чувствовал себя в раю. Осмотрел дом Трубецких на Покровке, про который как раз читал, как мимо ходил безнадежно и много лет влюбленный в княжну молодой Погодин, когда Трубецкие уже переехали в Берлин, глядел в окна и, вздыхая, вспоминал, как был в семье учителем и лето напролет гулял с барышнями.
Почитав на ночь «Воспоминания» Фета, на следующий день Волгушев пошел на Плющиху к его дому, представляя, что идет шаг в шаг с ровно то же самое делавшим на сто лет раньше Борисом Садовским. На месте дома теперь была уродливая многоэтажка. Следом пошел к бывшему ресторану «Петергоф» на углу Моховой и Воздвиженки, где Садовскому оркестр итальянцев играл вальсы, а потом на Тверской бульвар, где Садовской обедал рябчиками под кофе. Сам Волгушев обедал в сетевом корейском кафе, где ел фо бо, влажные булочки с фаршем и пил крепкий кофе со сгущенкой, а потом сидел за столиком более-менее на пустой парковке у кирпичного забора. Или, если оказывался совсем уж в другой части города, брал большую шаурму в случайных шаурмичных, вокруг которых приятно пахло чесноком и дымом, и ел, где придется, вполне удовлетворяясь тем, что в любом случае может таращиться на прохожих.
Когда погода прояснилась, он стал замечать, что от общего утомления, что ли, или, может быть, оттого, что просто объелся Москвой и ее впечатлениями, все чаще замечает мелочи и ерунду, а все новые и новые красивые дома и места с историей будто уже и не может в себя поместить. Замоскворечье свелось к одному довольно случайному дому, у которого возле окон будто свисали белые каменные гроздья винограда, и дому, будто целиком сделанному из застывшего розового кондитерского крема. Обошел и осмотрел он все, а запомнил только это. На пятачке у выхода из метро в Замоскворечье певец с гитарой и табличкой, где большими буквами был написан адрес его паблика Вконтакте, играл для зевак. Люди частью стояли полукругом, частью сидели на гранитном бордюре под деревьями. Прямо перед певцом отплясывал с пластикой непослушной марионетки пьяненький бездомный.
В парке Горького он видел в сером фартучке, с палитрой в руках девушку, которую совершенно точно когда-то встречал в книжном. Девушка старалась уловить кистью серебристую лазурь спокойной реки или перламутровую мягкость облаков, которые он тоже уже когда-то ровно такими видел в Минске, сидя с пивом на косогоре за Октябрьской.
Между рестораном «Савой» и KFC пела в микрофон старшеклассница с соломенным каре, мимо шли по своим делам взрослые, а другие подростки сидели рядом на каменных пуфах и ели картошку из кульков. Это ничем не отличалось от толчеи минского Верхнего города, и даже лица у всех участников были те же. Он задумывался, не может ли он так повстречать кого-то, кого и впрямь знает, но гнал мысль прочь: какова вероятность случайно встретить ее в самом большом городе на свете?
Для контраста он попробовал гулять подальше от Садового. Но и в кварталах советской вперемешку с домами поновее застройкой все не удивляло, а просто радовало его. У случайного секонда он увидел, как две девушки деловито идут ко входу. Одна пониже, темненькая и в кепке, курила вейп. За ней следом шла блондинка в просторном худи, она перпендикулярно приставила к уху телефон, откуда доносилось аудиосообщение, а в свободной руке несла пакетик из другого секонда. В трамвае он видел, как сонный мужик везет собаку, предварительно выкупанную в реке. Собака лежала под сиденьем хозяина и держала морду на вытянутых лапах. В Нагатино нашелся трехэтажный дом из блеклого кирпича, в котором одно окно на первом этаже украшено фрагментами античной колонны и, будто тоже декоративным, новеньким ярко-белым кондиционером. По фасаду желтой змеей ползла труба газопровода. В траве перед домом, как стреноженные кони, лежали арендные велосипеды.
Он вернулся в центр, просто гулял по бульварам. На взрослом велосипеде мимо проехала девочка лет десяти. Она сильно икала, так что ее аж подбрасывало каждый раз над рамой. Сплюнул перед собой школьник в безразмерном, будто поповском
