ножничками. Будем мыть ее в пластмассовой ванночке, которую я, наполненную, согнувшись, как горбун от тяжести, буду ставить на стол в комнате. Первые месяцы я буду по локоть опускать руки в воду и поддерживать лежащей девочке голову и спинку, пока ты будешь намыливать ладони, уши и голову, а когда она научится сидеть, я буду только придерживать ее за плечи, чтобы не опрокинулась, когда она станет, хохоча, шлепать по воде и предлагать тебе тоже следом за ней укусить за морду маленькую резиновую корову.
Когда девочка подрастет настолько, что начнет сама переворачиваться с боку на бок и, конечно, однажды впервые сама свалится с дивана, мы, само собой, все втроем разрыдаемся и будем еще три дня дуть на ушибленное место, но никогда никому и слова об этом не скажем. Это будет нашим секретом – только утаенные от всех падения и делаю семью семьей.
Только представь: за окном в желтых потемках падает мелкий снежок, на подоконнике стоит обтянутый проволочными фонариками кипарисик с чуть уже пожухлой от тепла и сухости комнаты верхушкой, а ноги даже в двух носках стынут, если слишком долго держать их на полу. Ты возвращаешься из торгового центра, а я смотрю на тебя из окна. Девочка проснулась в слезах, я взял ее на руки, и она уже сопит, уткнувшись мне в сгиб локтя, а рукой все еще по инерции скребет меня по рубашке прямо над сердцем.
Да, из торгового центра, а что я не так сказал? Будешь накупать себе вещи через интернет, спускаться в домашнем их примерить, а я буду сидеть рядом на пуфике и только иногда отодвигать сиреневую шторку, посмотреть, хорошо ли село. А потом еще и просто развеяться по магазинам. Каждый сезон будешь себе покупать какую-нибудь штучку в ЦУМе. Ну не все же у них там по тысяче долларов стоит.
Будем брать на пару часов няню, чтобы погулять вдвоем. Будем в Китай-городе летней ночью после панк-концерта сидеть на бордюре и есть фалафель. Или на террасе сетевой закусочной, я закажу газировку со вкусом горького лимона и смешаю с холодной водой один к трем, а ты возьмешь маленький ролл с курицей в лаваше – чтобы поменьше теста.
Будем, как взрослые мещане, деловито ходить по магазину для дома, нюхать ароматические баночки с деревяшками, выясняя, какая пахнет в точности как летний вечер у Минского моря, а в конце купим девочке бессмысленно дорогую игрушку, которая, одна на весь магазин, лежит для красоты в тоже почти совсем декоративной кроватке в отделе постельного белья.
В книжные будем ходить. В Москве их столько, сколько мы в жизни не видели. Иногда мы даже будем покупать книги: те, которые издали крошечным тиражом и никогда не выложат в интернет, – переиздания забытых эмигрантов, до которых есть дело только двум филологам (в Обнинске и Оклахома-сити), книжки по истории двух замечательных постановлений императорского Сената от 1893-го года, сборники стихов современных поэтов в дореволюционной орфографии.
Познакомимся с молодой школьной учительницей испанского – крашенной в смоляной черный застенчивой отличницей в старомодных платьях с воланами. Ты будешь завидовать, откуда она столько всего знает, когда прочитала столько книг (ерундовых, типа Мисимы или Эволы), и даже станешь меня ревновать, но, лапа, я люблю только тебя, я могу любить только тебя. Или, слушай, слушай, познакомимся еще с тем продавцом из «Листвы», который похож на дореволюционного поэта – к этому уже я буду ревновать, и мы будем квиты.
Когда девочка подрастет, мы будем ездить на такси в Коломенское, а ей говорить, что это Болгария. Будем, как все туристы, готовиться за неделю, собирать небольшой чемодан, вечером пятницы нарежем бутербродов, а рано утром в субботу выйдем, сначала посидев в прихожей на дорожку. В парке встретим белку. Та станет что-то бормотать с закрытым ртом, и мы скажем девочке, что это немецкий язык.
Когда она подрастет совсем, будем втроем ходить вот так же в торговые центры. Знаешь, сейчас почти в каждом есть такие разноцветные горки с желобами и трубами, по которым можно кататься, если жалко штанов, на специальном коврике. Она будет кататься, а мы тут же рядом будем сидеть за столиком и есть жареную курицу, картошку, пиццу или там маленькую шаурму. Ну или салат, у них и салат продают.
Мы потом состаримся и будем вдвоем гулять по скверам вокруг дома. Я буду шаркать ногами в мягких тапочках, а ты все так же будешь в тренче и завитая.
Волгушев остановился и о чем-то задумался. В паузе не было напряжения, скорее, усталость.
– В общем, я таким образом прошу тебя выйти за меня, понимаешь?
Настя уже успокоилась и теперь только иногда отрывисто тяжело вздыхала, как это делают долго плакавшие дети, и, мечтательно улыбаясь, попеременно глядела то на его старые, давно не белые, а грязно-серые истрепанные кроссовки, то в огромное окно, за которым над запруженной машинами парковкой и шоссе в десяток полос до самого горизонта тянулись ряды крашенных в разные веселые цвета многоэтажек. По отдельности дома были некрасивыми и громоздкими, но на таком расстоянии казались безграничным светлым лесом или засеянными полями, совсем как те, которые шумели тут и сто, и двести лет назад, и будут шуметь бог знает в каком виде и через сто, и через двести лет, и, может быть, вообще всегда, до скончания веков.
– Ну так как, ты согласна?
