названиях полевых цветов и трав. Она знала только пижмы, мать-и-мачеху, клевер да зверобой. Но глаз был у неё превосходным, а вкус — отменным. Букет, как всегда, получился совершенным. Три резных листа папоротника окружали колокольчики, сурепку, львиный зев, куриную слепоту, иван-чай, клевер, ромашку, аистник, васильки, лютики, мяту, пижмы, кукушкины слезы и пастушью сумку.
«Как я хорошо собрала… всё есть в природе… потрясающее разнообразие… если ты различаешь… а чего ты не различаешь — нет и никогда не было.»
Раз в неделю после завтрака Вера Павловна уходила на дальний луг и собирала букет. Пора сенокоса ещё не пришла, и травы росли, набирая силу.
Налюбовавшись своим произведением, она подняла вазу и переставила на центр стола, согнувшись в пояснице. Узкий летний жакет и длинная юбка подчеркивали стройность Вериной фигуры. Она скомкала салфетку и сунула её в кармашек жакета.
«Вот. Букетик. Назову его…»
— Радость лета. Или просто — радость. Или… радость № 7.
«Седьмой в этом году».
Снова послышался гром.
Вера сошла с террасы по крыльцу, ступила на тщательно выкошенный газон и глянула на север. Там уже темнело. Налетел порыв сухого ветра, зашелестел юбкой. Соринка попала в глаз. Моргая и потирая веко, Вера направилась к соснам. Между ними висел гамак, и в нём лежала французская книга, толстый роман «Les Bienveillantes», который она сейчас читала.
Когда соринка сморгнулась, Вера снова глянула на небо.
«Скоро гроза, судя по всему. Не перейти ли читать в мезонин?»
— Ещё не скоро… — пробормотала она и, подпрыгнув, легла в гамак. Взяла роман, открыла страницу, заложенную ещё не высохшей веткой рябины. Прочитала абзац и, заложив страницу пальцем, откинулась на телячью шкуру гамака.
«Отчего люди так много и часто убивают друг друга? Это уже даже не традиция, а какой-то оброк, повинность… убить ещё миллион себе подобных… то есть — самих себя… мы убьём ещё миллион самих себя в этом месяце… и миллион в следующем… убьём… убьём… и тогда на земле наступят гармония и порядок… нет… равновесие… рав-но-весие… равновесие абсурда… и это вовсе не жизнь, Оленька…»
— Нет!
Она подняла увесистую книгу и шлёпнула ей себя по бедру.
«Петя недавно сообщил, сколько дней смогло человечество прожить без войн: пять… это ужасно, но это правда… Оля скажет, скажет просто: Веруша, это жизнь… это жи-и-и-знь… она всегда так говорит… Веруша, это жизнь… никакая это не жизнь… это убийство… оно очень хочет стать частью жизни, это тянется со времен Каина, но это не жизнь… убийство, смерть — это не жизнь, как бы меня Петя ни уговаривал… восток, буддизм… колесо сансары… это чужое… чуждое… мы христиане… люди не хотят умирать… и не примут смерть никогда… буддисты принимают её… или делают вид… но у них тоже содрогаются сердца, когда смерть подступает… и неправда, что они принимают смерть с улыбкой.»
— Не верю.
«Вера не верит.»
— Вера не верит!
Она с силой стукнула себя романом по бедру. И сразу ударил гром.
И — раскатился, загремел уже ближе. И слышно было, как звякнули окна мезонина.
— Пойду-ка я туда.
Выскользнув из гамака, она пошла к дому. Ветер стих. Туча на севере сгущалась, темнела и приближалась.
«Гроза… как хорошо… деревенские огороды сохнут, наши тоже… огурцы поливают и поливают… а луг такой сухой, горячий…»
Но ноги не шли к дому. Вера свернула возле стола для пинг-понга и пошла в малый сад.
Он был прелестным. Им занималась Ольга, только сама, никого не подпуская к своему детищу. Несмотря на месячную сушь, сад пленял роскошью. Его обильно орошали. Пионы, ирисы, лилейник, гладиолусы буйствовали. Розы уже начинали раскрываться. Их было много, много разных роз с сочными разноцветными бутонами.
«Наша Оленька любит флору.»
Зажав тяжёлую книгу под мышкой, Вера двинулась по дорожке сада, усыпанной морской галькой. Здесь всё было чисто, почти стерильно; ни одного сорняка не виднелось между кустами растений. Клумба играла цветовыми пятнами. Каменный пан восседал в её центре, играя на каменной свирели. Его лукавый каменный глаз уставился на Веру.
«Оля несчастлива в любви, но так совершенна в цветоводстве… это всё… как любовь… уверена, этот роман её тоже кончится ничем… или уже кончился… они видятся всё реже.»
— Ничем. Любовь и розы…
Вера наклонилась и понюхала раскрывшуюся тёмно-пурпуровую розу. Она совсем не пахла. Сделав пару шагов по хрусткой гальке, Вера склонилась над лопнувшим нежно-розовым бутоном. Он пах как духи. И бледно-жёлтый тоже пах.
— Incroyable…
«Оленька, спасибо тебе… у нас бы это всё заросло лопухами.»
— Наше вам почтеньице, Вера Павловна! — раздалось сзади из дальнего сада.
Вера оглянулась. Между рядами вишнёвых деревьев виднелись две знакомые фигуры — садовники Семён и Маша. Он — высокий, узкоплечий, русобородый, со всегда приветливым загорелым лицом — снял соломенную шляпу и помахал ею. Тоже высокая, крупнотелая, краснолицая Маша склонила повязанную белым платком голову.
Вера ответно махнула рукой.
— Гроза, похоже! — крикнул Семён.
Улыбаясь белыми зубами, он стоял со шляпой в руке.
«Провансалец вылитый… нет, ирландец…»
— Гроза! — громко произнесла Вера.
— Давно ждём! — крикнула Маша, закрываясь ладонью от солнца, которое ещё не поглотила туча с севера.
Вера кивнула и с улыбкой пошла дальше по саду.
«Живут счастливо… любят свою работу. Петя хорошо им платит… сто шестьдесят рублей.»
Среди цветочных кустов из земли торчали розетки леек.
«Вода… всем нужна.»
Рядом затрещала сойка.
«Птицам тоже…»
— Птички воду пьют, — пробормотала Вера и вспомнила стрижей, с лёту пьющих воду из фонтана. В конце сада стояла ещё одна каменная фигура: богиня Флора с венком из железных роз и лилий в руках. У ног её кишели анютины глазки.
Солнце скрылось. И сразу всё стихло и потемнело кругом.
«А вдруг мимо пронесёт? Засуха месяц стоит… сухое лето… грибов в лесу совсем нет, бабы говорят…»
Вера посмотрела на тучу и поняла: не пронесёт. Но в дом по-прежнему не торопилась. Под серой низкой тучей было как-то необычно, напряжённо, значительно, и в этом был особый покой.
— Хорошо! — громко сказала Вера нависающему серому небу.
И сразу подметила, что её голос из-за серой громады звучит глуше.
Прижала книгу к своей небольшой груди и вышла из сада. Справа уже начинался большой сад с рядами яблонь, вишен и слив. Слева тропинка вела к фонтану. Вера пошла по ней. Дорогу ей стремительно и бесшумно перебежала одна из трёх Олиных кошек — чёрно-белая Виперия. Из собак в доме никого не осталось — неистовый Пират попал под выстрел на полевой охоте, Лётка умерла от чумки.
Фонтан был старым, замшелым, и струя
