Владимир Сорокин
Наследие
Стукнул в печке молоток,
рухнул об пол потолок:
надо мной открылся ход
в бесконечный небосвод.
Даниил Хармс
Роман
ЧАСТЬ I
Транссибирский экспресс № 4
— Ты что, гнида, нам мороженых навалил? — прорычал густоусый коренастый машинист, отбрасывая заиндевевший брезент с контейнера, полного посиневших обрубков человеческих тел.
— То ж ведь, других на складе не було. — Бородатый мужик в форме вспомогательных войск ДР[1] развёл руками.
— Ладно, я тебе покажу «не було»… — Машинист достал тревожную елду, сжал.
Сигнал тревоги разнёсся в промозглом, влажном воздухе вокзала. Толпа провожающих, три оркестра, оцепление слегка приумолкли. Но тут же снова загалдели.
Из окна второго этажа третьего вагона высунулся начальник поезда, капитан железнодорожных войск УР[2] Пак с лицом совершенно лишённым восточных черт.
— Господин капитан, нам поднесли говна на лопате! — крикнул машинист своим глухим, но сильным и злобным голосом.
— Мороженые? — сощурился Пак.
— Так точно! Так нас господин Хэ Бао уважает! На мерзляке не поедем, а поползём!
Пак молчал пару секунд, исчез. И тут же с вагона на заваленный мокрым, истоптанным снегом перрон спустился здоровенный краснорожий подпоручик Кривошеин в обшитой серым каракулем синей куртке и такой же серой кубанке с чёрно-голубой полосой. Сжимая в руках неразлучную плетку, он подошёл к паровозу.
— Полюбуйтесь, товарищ подпоручик. — Машинист кивнул на контейнер.
Тот глянул на кучу мороженых обрубков. Вечно расслабленно-сосредоточенное, мясистое лицо его не изменилось.
— Он? — спросил подпоручик, не глядя на мужика.
— Он! — кивнул машинист и сплюнул на обрубки.
Мужик втянул голову в ватные плечи.
Плётка свистнула, но мужик успел закрыть рукавицами лицо. Подпоручик занёс руку для нового удара, но сквозь рукавицы выдавилось:
— Виноват! Не секите!
Рука с плёткой зависла в пасмурном воздухе.
— Чтоб контейнер парны'х. Живо! — произнёс подпоручик высоким, почти женским голосом.
— Так де ж мы парны'х найдём? — взмолился мужик, держа засаленные рукавицы у своей заросшей бородой физиономии. — Тюрма пуста, лагерь пуст!
— Где хошь.
— Так тюрма ж пуста, говорю! А лагерёк весь повыгребли.
Подпоручик задумался на мгновенье. Сунул в детские розовые губы свисток, свистнул, раздувая розовые щёки. Вскоре из окна второго этажа второго вагона высунулся старшина Миллер в форме ЖДВ УР.
— Старшина, обеспечьте свежее топливо для паровоза! — громко, на весь перрон прокричал подпоручик.
— Слушаюсь!
Старшина скрылся, и вскоре из вагона высыпал наряд с автоматами. Подбежав к прапорщику, семеро солдат в серо-жёлтых шинелях выстроились шеренгой. Подошёл старшина — приземистый, средних лет, в такой же шинели, с мятым лицом и светлыми обвислыми усами.
— Кузьмич, возьми у этих гадов сетки, шокеры, пилу. И обеспечь! — приказал подпоручик.
— Слушаюсь! — Старшина быстро коснулся двумя пальцами виска. — Наряд, кру-гом!
— Веди, вредитель! — Подпоручик пнул мужика хорошо начищенным сапогом.
Мужик косолапо побежал к пакгаузам.
— Наряд, за-мной! — враскачку, по-матросски двинулся старшина. Солдаты зашагали за ним.
— Фартуки хоть есть у тебя, мудло? — крикнул старшина в спину бегущему.
— Сыщутся, а как… — откликнулся тот.
Через час электропогрузчик подвёз к паровозу другой контейнер, полный порезанных на крупные куски человеческих тел.
— Другое дело! — усмехнулся машинист.
— Свежатина, — сумрачно подтвердил старшина.
От кусков человечины шёл пар. С утра не прекращающийся, крупный и влажный дальневосточный снег падал на них.
— Как там? — высунулся Пак.
— Парны'я, господин капитан! — крикнул машинист.
— Грузитесь быстрее! Из-за вас стоим!
Пак недовольно захлопнул окно.
Контейнер принялись грузить.
— Из-за вас. Не из-за нас. Навалили синевы, понимаешь. — проворчал машинист, достал папиросу, сунул в усы.
— Им, чертям, токмо воли дай. — Старшина достал свои сигареты, щёлкнул зажигалкой.
— Крысы тыловые, — прикурил у него машинист.
Несмотря на снегопад, солнце кратко глянуло в прореху клочковатых низких туч и сверкнуло искрой в двух каплях человеческой крови на рукаве старшины.
— Нефти достаточно? — вяло спросил он.
— Этого добра во Владике хоть жопой соси, — пробормотал машинист, выпуская дым сквозь усы. — Нефтью хайшеньвэйские[3] залились надолго. А вот с ломтями тут — третий месяц дефицит.
— Мир. Чего ж не ясно…
— Это точно. Мир.
Едва контейнер загрузили, машинист поднялся в паровозную будку, потянул жалейку. Паровоз дал протяжный гудок.
Слегка подуставшая, не очень густая толпа провожающих зашумела, задвигалась, не нарушая оцепления. Появились женские платочки. Ими замахали. За окнами тринадцати вагонов повставали с мест, замахали руками. И сразу же грянули три оркестра: военный ДР, военный РБ[4] и китайский вокзальный.
— Так и не договорились, мудаки. — пробормотал стоящий на подножке Пак и приложил руку в чёрной перчатке к серой кубанке.
И правда: командиры оркестров так и не смогли договориться, кому играть первым. Машинист продул цилиндры, повернул мальчика, и паровоз двинулся с места.
Но вдруг, под какофонию трёх прощальных маршей, раздался тревожный сигнал — вызов в балаболе, висящем слева на куртке у Пака.
— Начальник ТСЭ-4 капитан Пак! — проговорил он.
— Товарищ капитан, полковник госбезопасности Хэй Тао, — заговорил балабол по-русски с китайским акцентом. — Приказываю срочно прицепить к поезду спецвагон.
— Есть прицепить спецвагон! — ответил Пак на отличном китайском.
— В Ачинске его у вас примут. Ясно? — продолжил по-китайски Хэй Тао.
— Так точно, товарищ полковник, — ответил Пак.
Пак переключил балабол на будку паровоза:
— Стоп-машина!
Машинист остановил поезд.
— Подцепить спецвагон!
В будке машинист резко повернулся к старшему помощнику:
— Цепляют нам iron maiden, понял, а?
— Четырнадцатым?
— А то как! Суки! Там ещё тонн восемь!
— Вспотеем, Михалыч! — усмехнулся один из кочегаров.
— Придётся в Бикине заправляться, — осторожно пробормотал младший помощник.
— Трепанги ёбаные! — Машинист злобно сплюнул на жирный от нефти пол. — Каждый раз навесят в последний момент.
— Суки, ясное дело, — согласился старпом.
— Может, там парных ломтей подкинут? — пожал плечом младпом.
Дознавательный спецвагон, в народе именуемый iron maiden, а по-китайски — Ши-Хо[5], быстро подогнали и подцепили к тринадцатому, последнему вагону транссибирского экспресса № 4. Этот вагон был серый, без окон, с большим красным стандартным номером 21, с тремя дверями, одна из которых — низкая, квадратная — была сзади, в торце вагона и предназначалась для выбрасывания трупов по ходу поезда.
Машинист снова повернул мальчика. Паровоз пошёл. Два оркестра уже отыграли свои марши, трубачи вытряхивали слюну из мундштуков, и лишь упорный забайкальский, руководимый молодым и честолюбивым прапорщиком Терентьевым, всё дудел и дудел «Прощание славянки». Терентьев яростно, как перед расстрелом, дирижировал.
— Кувалда! — произнёс машинист, подводя пыхтящий паровоз ко второму семафору.
Прощальный ритуал, узаконенный Верховным Советом ДР, требовал исполнения. Возле семафора к бетонному столбу был привязан очередной враг дальневосточного народа. Голова его была выбрита. В этот раз это
