свои поднял и бросил.
Ворон взлетал и садился. Садился и взлетал.
Трое шли за ним. Плабюх и Хррато — за тремя.
Наконец инвалид из сил выбился. И на снег опустился, дыша тяжело.
— Не могу… ой… мочи нет… — пробормотал он загнанно. — Идите вы за ним. За ним! А я тут… тут…
Он в снег навзничь повалился. Лицо его, опухолью обезображенное, раскраснелось. Не отрывая взора от ворона, сидящего поодаль на ёлке, Аля и Оле остановились. Руки их вцепились в ватник инвалида, потянули. Но сдвинуть грузного старика с места сил уже не было.
— Ну… ну же! — Аля нетерпеливо тянула его.
— Сами, сами… он вас приведёт.
— Ад ноупле. — Оле бормотал, силясь старика поднять.
Но тщетно.
— Ну… так же не надо! — Аля взвизгнула. — Надо идёт за ним!
— Сами, сами… я тут.
— Идёт за ним!
Хррато и Плабюх следили за этой сценой, в сёдлах сидя.
«Камень белый в ручье на птицу похожий мама говорила вот птица белая в воде лежит лежит а потом взлетит и полетит по лесу полетит полетит и всем нам добрый путь покажет.»
«Камень в ручье тот камень он как птица был и мама однажды сказала смотрите вот этот камень белый это птица она тут будет лежать и спать а потом когда время придёт проснётся вылетит из воды полетит и покажет верный путь.»
— Я останусь тут, — инвалид произнёс, в небо глядя.
— Нет! Надо идёт! Ну же!! — бессильно Аля закричала.
— Ад ноупле торфэ… торфэ! — тянул инвалида Оле, кряхтя.
И тоже упал, оступившись.
— Ну же! Ну же!! Он же ждёт!!
Ворон мраморной фигуркой белел в хвое густой, людей ожидая.
— Ну же!!!
И вдруг, не произнося ничего, Хррато вниз с седла свесился, в инвалида вцепился и единым рывком могучим это тело грузное, ватно-засаленное, уставшее поднял и усадил на коня в седло, сам моментально на круп вороной сдвигаясь.
Аля и Оле рты открыли. И не успели они закрыть их или сказать что-то, как сильные, обтянутые мехом баргузинского леопарда руки Плабюх схватили Алю и усадили на коня впереди себя. Затем схватили Оле и усадили на лошадиный круп.
— А… что? — инвалид произнёс, косясь на необычное лицо Хррато. Но вместо ответа тот пришпорил вороного коня своего.
ЧАСТЬ III
Milklit
Пространство грозы неотвратимо наползало на Телепнёво со стороны Рябого леса.
Дождь, о котором уже месяц говорили в поместье и судачили в деревне, долгожданный, столь необходимый людям, животным и природе июньский дождь, выслал своим предвестником сильный ветер, поднявший пыль с дорог, заколыхавший бордовые мальвы в деревенских палисадниках, спутавший русые волосы деревенских ребятишек и закачавший могучие кроны дубов приусадебной аллеи. И сразу же за порывами ветра послышался дальний раскат грома — совсем дальний, несильный, словно усталый выдох великана Святогора, спустившегося со своих великих гор в долину к людям и улёгшегося на поля отдохнуть.
— Похоже, гроза идёт? — вопросительно произнесла Вера Павловна, расставляя собранные на лугах цветы в старую французскую вазу с потрескавшейся бледно-голубой эмалью.
На террасе кроме неё никого не было. Овальный стол всё ещё был покрыт бело-розово-сиреневой скатертью с бледным коричневым пятном: Глеб за завтраком в очередной раз опрокинул чашку какао. Пятна на скатертях Веру Павловну никогда не смущали. Зато Ольга Павловна ещё за завтраком громко потребовала у Даши, чтобы та постелила свежую скатерть, негодующе глядя на племянника, который, как всегда в таких случаях, шептал что-то своими пухлыми, всегда обидчивыми губами и смотрел так, словно всем своим видом говоря: «Вы все такие глупые люди и ничего не понимаете в этом мире, как же мне скучно с вами!» Но и Даша традиционно не спешила выполнять распоряжений Ольги.
— Неужели польёт? — снова спросила Вера и, не прерывая своего занятия, глянула на красивый старинный оконный переплёт веранды.
Там плющ и дикий виноград взбирались на веранду с северной стороны. За ними ничего не было видно. Гром пришёл с севера.
— Ох, хорошо бы! — заключила Вера, взяла салфеткой зверски колючий и потрясающе красивый татарник и с осторожностью, чтобы не уколоться, водрузила его в центр букета.
В распахнутой, ведущей с террасы в дом двери послышались знакомые тяжело шаркающие шаги, и на террасу вошёл грузный пучеглазый и безбородый повар Телепнёвых — Фока. Одутловато дыша, словно он только что тяжко и долго пахал землю, повар уставился на Веру своими страшными глазами.
— Вера Павловна, когда нынче обед подавать?
Голос повара был высоким, почти женским.
— Как всегда, в пять, — ответила она, стараясь не смотреть ему в глаза. — Мы же всегда в пять обедаем.
— В пять, конечно, а как же! — Повар приподнял свои могучие, полные, неизменно голые по локти руки. — Так ведь гости же! Я подумал, может, нынче другим часом аппликация намечена?
«Он похож на утопшего мельника…»
Несмотря на внешнюю грузность и неуклюжесть, повар любил выражаться витиевато, употребляя неизвестные ему слова. Он шесть лет проработал в московских трактирах.
— Фока, вы же знаете, что время обеда в нашем доме меняется только по праздникам, — спокойно произнесла Вера, глядя в потный маленький лоб повара, пересечённый глубокой продольной, похожей на овраг морщиной. — Сегодня разве праздник?
Повар всплеснул увесистыми ладонями:
— Так нет же, конечно, нет! Но я подумал… я ж опасался, что временная оппозиция… она же может поменяться, как ни крути!
— Фока, — улыбнулась Вера, — ступайте на кухню и ничего не опасайтесь. Никакой временной оппозиции.
«И ведь верит в то, что несёт, верит всегда…»
В отличие от мужа и Ольги, Вера Павловна всей прислуге говорила «вы». Складка на лбу повара зашевелилась. Глаза его выпучились сильнее, словно он проглотил лягушонка:
— Простите мою абрербацию, Вера Павловна! Я же как лучше хочу!
— Хорошо. Вам всё ясно с меню?
— Всё как в аптеке, Вера Павловна: паштет, заливное, сельдь под шубкою, шейки раковыя, уха! Оксане пироги с утреца заказал, выпечет в лучшем виде!
— Прекрасно. Ступайте.
Повар развернул своё медвежье тело, чтобы выйти.
— Погодите! А форшмак?
— А как же-с?! — Он угрожающе развернулся к ней, обдавая запахом пота, которым от него всегда разило. — Селёдочку уж провернул!
«Негодует… но помнит всё…»
Складка-овраг на его лбу обиженно изогнулась. Вера посмотрела на его мясистый, блестящий от испарины подбородок.
— Прекрасно, Фока. Ступайте.
Повар вышел, тяжко шаркая.
«Медведи живут среди людей… и мы с этим давно смирились…»
Вера Павловна поставила в вазу лежащие на скатерти три стеблинки ржи и отстранилась, любуясь букетом.
— Trés bien.
Букет был красив. В отличие от сестры Ольги, Вера совершенно не разбиралась в
