грязи любимую игрушку. Без замирания и волнения убеждались, что она не сломана. Щек был совершенно спокоен. А Бестужев уже привык считать Катю своей.
Саша наклонился, подхватил Смоль, кожа на руках поцарапалась о битую крошку стекла, но боли не было – лишь давящая на грудину тревога. Катя не просто горячая – пылающая. Поверхностное дыхание заставляло тонкие ребра ходить ходуном, глазные яблоки под веками мелко дергались, распахнутые губы потрескались. Слишком плохо. Ноги сами понесли его к выходу, пока взгляд цеплялся за каждую искаженную черту и патологическую неправильность.
За спиной что-то происходило, но ему было плевать. Незнакомый высокий голос визжал, заходился в истерике:
– Моя жертва, моя! Заслужила девица, пар хотела, пар получила. Мое, отдай! – Из-под полога рывком вытянулась тощая дряблая рука, поцарапала штанину в попытке остановить. Саша даже не обернулся. Не увидел, как наклонился к пологу Щек и процедил что-то через стиснутые зубы непонятному существу, начинающему истошно выть и биться косматой головой о доски пола. Бестужев позволил Славику накинуть на Катю длинную белую простынь. Взгляд того уже был прикован к пологу и стоящему на четвереньках Щеку, к широкому размаху лопаток и хищно расставленным рукам, пальцы которых зло впивались в доски пола. Славик коротко хлопнул Сашу по плечу и почти побежал к деревенскому – любопытства у него не отнять.
Невольно повторяя позу Щека, Елизаров опустился на четвереньки, пригибая голову к полу. Прямо у полога, не задумываясь об опасности и смешно оттопыривая задницу. Саша не мог увидеть его лица, но судя по непривычно дрожащему басу, увиденное товарища впечатлило. Послышалось тихое шуршание – должно быть, отшатнувшись, он упал и продолжил пятиться:
– Какого черта… Это же… Это!
– Банник. Разве вас не предупреждали, что он опасен? Почему ее отпустили ночью? – Щек говорил равнодушно, его голос приближался, за спиной слышались шаги. Повернув голову, Бестужев с раздражением заметил, что тот его нагоняет. Ореховые немигающие глаза были прикованы к бессознательной Смоль.
К черту. Саша старался проигнорировать его существование, стереть любую давящую мысль. Потому что Катерина сейчас важнее. Он бы и игнорировал, и молчал, вот только пальцы нахала сомкнулись на краю простыни, сдернули ее с Кати. Резко, почти жестоко, он никак не успел среагировать. За порогом бани стоял ночной холод, ветер лизал загривок и пускал по коже мурашки, только Катя в руках горела, будто печка. Бестужев отшатнулся, нога подвернулась, и он почти упал, едва не выронив свой драгоценный груз. Вовремя выровнялся, неловко поймал равновесие и напряженно выдохнул, прижимая Смоль к груди крепче.
– Нужно опустить в прохладную воду, ее нагота последнее, о чем я сейчас могу думать. – Деревенский будто смеялся, в голосе послышалась жесткая недосказанная насмешка. Бестужеву почти поверилось, что дальше он скажет: «В отличие от тебя». И тогда он спокойно даст ему по морде.
Не сказал. И нагота не взволновала. Удивительно, но, бредя ею каждую ночь, сейчас, прижимая к себе обнаженную, он чувствовал только безразмерную тревогу, выдирающую нерв за нервом, сводящую пальцы в жестокой судороге. Потому что дыхание Кати быстрое и поверхностное, даже пальцы на обожженной коже не приводили ее в сознание. И ему хотелось скулить, трясти ее за плечи, умоляя открыть свои карие глаза. Состояние Смоль сводило с ума, он не знал, куда кинуться.
Нагнавший Елизаров придержал открытой дверь, чтобы она не задела Катю и не ударила его в спину. Сейчас она не скрипела – протяжно выла. Четверть часа назад Саша едва не снес ее с петель. Когда идущий в уличный туалет Одоевский вернулся – перепуганный, с подергивающимся глазом и неразборчивой речью, Бестужев услышал лишь: «Катя кричит, дверь заело». И сорвался с места. Путаясь в шнурках кроссовок, которые успел развязать, спотыкаясь в темноте, налетая на пни и кочки. Плечо, которым он пытался выбить дверь, до сих пор немело, от адреналина подрагивали колени и сохло горло.
Балансируя на одной ноге, второй он скинул с лавки сменную одежду и недочитанную книгу, аккуратно опустил Смоль на протертый тонкий матрас, ревностно убрал слипшиеся влажные пряди с лица. Тонкая рука касалась пола кончиками подушечек, и он бережно поднял ее на голый живот.
Вернулся Щек, накинул на нее влажную холодную простынь, ручейки колодезной воды заскользили по коже. И Катя впервые за долгие минуты зашевелилась – дернулась, протестующе дрогнули губы, а лоб разрезала морщина. Ресницы затрепетали, но уже через мгновение она шумно всхлипнула и снова обмякла.
Осознание произошедшего медленно доползало до разума, за спиной громким шепотом переговаривались Одоевский с Гавриловой – она не верила, он клялся. Когда ее взгляд наткнулся на мрачного задумчивого Елизарова, Надя побледнела, вцепилась в край Павловой куртки пальцами.
Если существовали ведьмы, то отчего нечисти не существовать? После Чернавы Саше во все верилось. Это тяжелыми валунами уходило на дно сознания, но оно было. Понимание – в Козьих Кочах соблюдали свои правила не зря. Было здесь что-то темное, нескладное и непривычное для их понимания. То, что местные считали обыденностью, для них казалось настоящим кошмаром. Живым и липким.
Рядом опустился Щек, наклонился к Кате и принюхался, вызывая брезгливое недоумение. Ненормально светло-карие глаза заскользили внимательным взглядом по предплечью, поднялись к плечу, и он щурился, вглядываясь в бордовую кожу. Верно, на месте вывиха были волдыри от ожога, сам Саша приметил их еще в бане, когда под чужими руками хрустел вправляемый Катин сустав.
– Нужно позвать ведьму, на плече ожог, руку я вправил, но шрам может остаться.
– Что тебе до ее шрамов? – Голос Бестужева был пропитан едким ядом. Одна мысль о том, чтобы подпустить ту грязную суку к бессознательной Смоль, вызывала чувство едкой гадливости. – У нас есть лекарства, не хватало пускать сюда не пойми кого, чтобы она сделала что? Пошептала, поскакала?
– Тебе виднее, на что она способна. – Деревенский урод хитро прищурил глаза, от улыбки появились ямки на щеках. Саша интуитивно дернулся вперед, желание ударить скрутило внутренности, но тело Елизарова ловко вклинилось между ними, он бесцеремонно заерзал, устраиваясь удобнее.
– Так, мальчики, брейк. С меня на сегодня хватит потрясений. Что это было? – Он махнул рукой себе за спину и передернулся. За печью зашуршало, заставляя вздрогнуть и Славика, и Сашу. Только Щек усмехнулся, наблюдая, как гордо вышагивал вдоль стены сливающийся с темнотой кот, держа в зубах толстую мышь. Заметив столь пристальное внимание, он удивленно моргнул, муркнул, не разжимая зубов, и торопливо засеменил к двери. Наверняка боялся, что голодные после долгого дня соседи отберут добычу. Голос Щека разбил тишину тяжелым словом.
– Банник.
– Но этого быть не может, какой банник? Дальше что? Домовой и кикиморы? Ведьмы? – Елизаров не хотел верить, не мог. Тупо тряс головой, нервно чесал
