в безумном хохоте.
Катя дернулась, развернулась. И это спасло ей жизнь. Существо подняло над головою раскаленный булыжник из каменки и, скрежеща зубами от злобы, швырнуло в ее сторону. Смоль завизжала – беспомощный вскрик ударился в своды бани, раззадоривая нечисть. Отскочила в сторону, и камень пролетел над головой, с гулким стуком ударился о дверь, рухнул на деревянный пол. Коснись он кожи – прожег бы до самого мяса, разбил череп.
Банник. Низший божок, охраняющий банный порог. Про него предупреждали деревенские, просили не ходить в баню пьяными или после полуночи, когда дух приглашал к себе нечисть. Существо, способное быть карающим и великодушным. Убивающим и помогающим. В его черных бусинах-глазах горела жажда крови. Щерились в оскале коричневые обломанные зубы, морщился большой горбатый нос.
Он слишком быстрый, проворно поскакал к бадье с водой, набрал широкий ковш, а затем швырнул его на каменку. Взлетел вверх удушающий белый пар, раскалилась баня, задребезжал отлетевший от камней черпак. Смоль зашлась в кашле и снова толкнула дверь, выскуливая оправдания в попытке спастись:
– Я не знала, не знала! Выпусти, пожалуйста, выпусти!
Вновь полетел камень, с грохотом врезался в дверную створку около ее уха, а грудь разорвали рыдания. Катя захлебывалась жаром, страхом и болью. Банник не промахнулся, валун обжег кожу плеча, выбивая искры из глаз и соленые слезы. Жарко. Так жарко… Мокрые дорожки на щеках исчезли под градом пота, с нее лило, а сердце тонким пульсом билось в глотке.
Не хватало воздуха.
– Парься, девонька, парься, ты ж хотела парку, так получай, родимая! – Банник улюлюкал, камни летели один за другим, их почти не видно за стеной горячего белого пара. Она сорвала горло от криков. Руку, принявшую удар камня, жгло и крутило.
Смоль уворачивалась, рыдала и визжала, перед глазами стояла пелена уже не белая – красная. Еще немного, и она не очнется от этого кошмара, не выйдет за дверь. И последнее, что она увидит в своей жизни, – горящие в безумном восторге глаза банника.
Через плотную завесу страха и грохот Катя услышала испуганный голос Павла у двери:
– Катя, что происходит?
– Откройте дверь! – Раскаленные камни в каменке кончились, ими был усеян весь пол. Кожа ног раскраснелась, приходилось вытирать застилающий глаза пот и осторожно ступать мимо, не сводя глаз с банника. Он увлеченно шарил рукой в опустевшей каменке. Осознав, что она пуста – перевел взгляд на валяющийся неподалеку ковш, бочку с бурлящей водой у печи. Полупрозрачные тонкие губы растянулись в неестественно широкой улыбке, и он проворно засеменил к черпаку.
Кипятком обдаст. Осознание обожгло сильнее пара, внутренности ухнули вниз, а тело – вперед, к заветному ковшу. Выхватив его перед самыми кончиками сморщенных грязных пальцев с толстыми желтыми ногтями, зашлась испуганным рыданием. Нечисть, возмущенно визжа, прыгнула следом.
За дверью началась возня, послышались громкие голоса мальчишек – непонимающие, растерянные и только один – злой. Бестужев. Дверь сотрясалась под ударами, но ей казалось, что она не дождется спасения.
Катя успела увернуться от налетевшего банника, пальцы существа оставили длинные царапины на ребрах, но схватить ее оно не сумело. И Смоль со всей силы наотмашь ударила по подставившейся безобразной голове. Нечисть зарычала, по-звериному припала на четвереньки и откатилась в сторону, мерзкую улыбку сменил оскал. А она уже метнулась к узкому окошку над высокими банными полками, ударила по стеклу железным ковшом, с отчаянием наблюдая за тем, как сминалось в пальцах железо. Стекло, словно зачарованное, – не поддавалось. В лодыжку впились зубы, перед глазами потемнело. Смоль упала на полку, сил хватило лишь на то, чтобы ловить остатки жаркого воздуха губами, сознание ускользало от нее.
И где-то на его задворках она услышала голос удивительного мужчины Щека. С золотом в радужках и мягким ручьем в голосе. Не так плохо умереть, не видя перед собой окровавленной улыбки отвратительной нечисти, баюкая воспоминания о человеке, разукрасившем последние дни.
– Свят Дух, чист Дух. Во имя Отца и Сына и Святой Дивной Троицы. Батюшка банник, двери открой, впусти к себе домой. Дверь – дверями, петли – петлями, Ключи – ключами. Во имя Отца и Сына и Святой Дивной Троицы. Аминь, аминь, аминь.
Она услышала звон, звон ли это? Что-то оцарапало щеки, завизжало, разжал зубы на ноге банник. Затрещала под напором дверь. Ей уже не было больно, стало легко, плечи обхватили чьи-то ледяные руки.
– Смоль! Смоль!
Темнота к ней милосердна.
А Бестужев почти сошел с ума, пока они на пару с Елизаровым ломали дверь. Проклятая будто вросла в сруб дверного косяка и не поддавалась. За ней слышались испуганные крики Смоль – протяжные, перебивающиеся отчаянным рыданием. Его почти разодрало этими жалобными звонкими криками. Саша почти умер по эту сторону двери, зло вбиваясь в нее плечом, сдирая глотку яростными ругательствами. Он звал Смоль, а она неожиданно замолчала.
И видит Господь, если где-то он есть: когда дверь распахнулась, Бестужев почти рухнул на колени. Влетел по инерции, запнулся о горячие валуны и ударился в них ладонями – инстинктивно отдернул, отстраненно замечая, как быстро прикипело мясо к раскаленному камню. И тут же вскочил, нашаривая взглядом Катю. Она лежала на пологе – не красная, почти бордовая, засыпанная осколками стекла, с неестественно вывернутым плечом и волдырями на коже. Мокрые волосы прилипали к щекам и носу, застилали закрытые глаза.
А рядом в груде стекла из разбитого окошка сидел проклятый деревенский ублюдок, уничтоживший их взаимопонимание. Щек равнодушно стянул через горло свитер и принялся смахивать им осколки – расчищал место, чтобы приподняться над бессознательной Смоль, с громким неестественным щелчком нажимая на вывернутое плечо. В глазах Бестужева потемнело, но она даже не дернулась.
Жар камней доставал до ног через толстые подошвы кроссовок, в остатки воздуха вплелся едкий запах плавленой резины. Лишь сделав несколько шагов глубже в парилку, Саша понял, насколько же там было душно. Пар трусливо рассеивался по полу, вылетал тонкими клубами в окно, но горло продрал кашель. Дышать здесь было совершенно нечем.
Когда пар рассеялся достаточно, чтобы увидеть Катю четко, Щек уже соскочил с полога и собирался ее поднять. Бестужев не позволил – сократил оставшееся расстояние в четыре широких шага и молча оттолкнул его отбитым плечом. Тот пошатнулся, но устоял, равнодушно уступая ему место. Засуетился за спиной Славик, ища, чем можно прикрыть наготу Катерины.
– Ее нужно отсюда перенести.
Щек говорил спокойно, поучительно. И от этой невесомой высокомерности Саше хотелось вздернуть вверх губу, выплеснуть свое раздражение. Хотелось послать его к черту. Нет, гораздо дальше – куда-нибудь, откуда он уже не сможет выбраться, не будет травить его существование. Забота чужого человека о Смоль казалась неуместной, какой-то извращенной – так бережно отряхивали от
