до него донеслись четкие голоса. Сначала сердитые слова капитана:
— Ну, говори!
— Баллы Мурадгельдыев приехал, чтобы повидаться с вами.
— Чем занимается этот человек?
— Он колхозный чабан.
— Какое у него ко мне дело?
Иванов немного подумал и ответил:
— Не знаю.
— Если он колхозный чабан, то все-таки узнай, с чем пришел ко мне.
— Это следопыт, наш помощник.
— Тогда пускай подождет.
— Примите его, товарищ капитан!
— Ладно, — сказал Коркин и вышел во двор.
Баллы, смущаясь, подробно рассказал начальнику заставы о том, как его отца хотели забрать куда-то и как он скрылся неизвестно где.
— Может, ушел за цианину? — сердито спросил Коркин.
— Он ни за что туда не пойдет, — уверенно ответил парень.
— Да откуда ты знаешь, что он этого не сделает? И почему вовремя не сообщил об отце?
— Я сам только вчера вечером узнал, что он не пришел в село. В общем, по пути пропал.
— Если твой отец ушел за границу, то какая может быть нам от тебя польза? — почти выкрикнул новый начальник заставы.
Опустив голову, Баллы направился к своему кошу. Нигде не находил он себе места. Поручив овец Берды, он снова отправился на поиски отца.
МЕРГЕН
Баллы по его следам вышел на дорогу и пошел к селу. С того времени, как не стало Мергена, прошло почти три дня. Но хорошо, что в эту пору не было ни дождей, ни ветра, так что следы отца полностью не исчезли. По дороге то и дело встречается слегка заметный отпечаток чарыка, а на камнях, понятно, ничего не видно.
Но несмотря ни на что Баллы уверенно шел по горам. Он отлично знает расстояние между ступнями отца, размер его чарыков… И твердо шагает дальше, будто видит идущего впереди. А тот у поворота почему-то попятился назад. Остановился. Вот след приклада от его кремневого ружья.
«Здесь, вероятно, и начались события. Отец, наверно, кого-то увидел, иначе бы он не стал пятиться и прятаться за поворотом…»
Баллы пошел туда, где, по его предположениям, остановился отец. Посмотрел вокруг. Во-он большая обрывистая круча: «Отец, наверно, там увидел человека».
Баллы почти по-отцовским следам отступил назад. Теперь не видно той скалы.
«Наверно, по скале пробирались нарушители. Чтобы его не заметили, отец отступил и спрятался». Парень тяжело вздохнул. «Возможно, их было несколько,» — с тревогой подумал он. До границы и до заставы далеко. Кругом безлюдные горы. Мой отец следопыт, поэтому для контрабандистов и нарушителей он кровный враг. Эти негодяи, наверно, и погубили его. Если бы он был жив, то обязательно пришел бы или на заставу, или в село, пли в кош…»
Баллы стал искать дальше следы отца. Это уже были не спокойные шаги, а прыжки по направлению к границе.
«Отец здесь, видимо, бежал. Его следы приближались к обрывистой скале. Контрабандисты, наверное, спешили к границе. Отец по склонам хотел выйти им наперерез. Жаль, что у него в руках было только старое ружье. У бандитов, видимо, пятизарядные винтовки. Ой, отец, как бы ты не погиб от рук этих бандитов», — подумал Баллы. Теперь он уже бежал по следам Мергена. Вот и опять пригодилось отцу отличное знание гор. Он, не поднимаясь к самой вершине, отыскал другую дорогу к той обрывистой скале.
Следы вели наперерез нарушителям к невысокому бугорку. Отец взобрался на него и, встав во весь рост, наверное, крикнул: «Стойте, руки вверх!».
Мерген, видимо, там же и упал. Взгляд Баллы застыл на земле, пропитанной кровью. Он видел эти багровые следы отца, какое-то время лежавшего лицом к обрывистой скале. Вероятно, его ранили. Там, где лежал Мерген, виднелись следы от приклада кремневого ружья и подпирающих его сошек. «Раненый отец упал, но все же поднял ружье на подпорки и стрелял в сторону скалы».
Баллы попробовал лечь на то место, откуда стрелял отец. Он лежал немного ниже, а следы сошек от ружья виднелись на самой вершине бугорка. Мерген целился примерно в середину скалы. «Сколько же раз он выстрелил?»
Он проследил путь, по которому отполз отец. Ножки от его ружья волочились по земле, оставляя прокарябленные следы. Они вели к недалекой зеленой арче. Под этим деревом Баллы увидел неподвижного Мергена Пуля пробила, наверное, бедренную кость.
Он перевязал рану своим поясом, но все равно не смог остановить кровь. Из-за ее потери отец до неузнаваемости побледнел. Баллы осторожно поднял голову отца. Тело его еще не успело закоченеть и казалось теплым.
— Отец, мой родной! — в отчаянии вскрикнул следопыт. Но зов его остался безответным.
— Папа, ах, папочка! — плакал сын, и плач его эхом отдавался в горах.
Баллы выпрямил руки и ноги отца и со слезами на глазах стал раздумывать; «Как все это могло произойти?»
«Отец, конечно же, погиб в неравном бою. В безлюдных горах, без необходимой помощи он, вероятно, сильно и долго страдал. В этом тяжелом состоянии ему не могли помочь ни родные, ни близкие, ни сыновья, ни дочери. Папочка, когда ты пролил много крови, когда от жажды у тебя пересохли губы, ты, наверное, звал меня: «Баллы, сынок мой, воды». Когда же почувствовал, что нет тебе места на земле, наверно, оставил мне завещание. Не слышал я твоих последних слов, но, возможно, угадываю эту твою последнюю просьбу: «Никогда не делай зла добрым людям».
Да, отец, я выполню твой завет.
Временами, когда ты приходил в себя, наверно, жалел, что не было рядом твоего Баллы и не переставал твердить: «Мой сынок, ты по этим кровавым следам разыщешь меня» — и после этих слов прислушивался, не донесется ли шум моих шагов.
Папочка, прости. Я думал, что ты ушел в село, и был спокоен за тебя. Кое-кто говорил о тебе «враг», некоторые думали: «сбежал». А ты, оказывается, сражался с нарушителями границы, дал им достойный отпор. И ты уж, отец, прости за то, что в эту минуту я был вдали от тебя и не мог помочь. Но я отомщу за тебя, выполню сыновний долг…»
Баллы схватил сухую вязанку дров, пробежал немного и поставил ее на вершину бугорка, потом, положив сверху сырые ветки, разжег костер. В небо взвился густой черный дым.
Еще в древние времена туркмены, чтобы известить своих сородичей о надвигающейся опасности или приближении неприятеля, разжигали на сторожевом бугре или крепости костер: днем из сырых веток с дымом, а ночью — из сухих с огнем.
На сигналы Баллы первыми примчались пограничники, а затем стали собираться люди, охотившиеся в горах, и местные жители. Они в безмолвии
