беседы стали более личными и секретными. Когда девочки понижали голос, Роуз частенько не могла разобрать ни слова.
Саманта сказала, что это естественный этап взросления. Им уже одиннадцать, они словно близняшки, которым скоро предстоит переход в средние классы. Конечно, у них есть секретики. Конечно, они не хотят, чтобы родители слышали, как они обсуждают вредных учителей или этих гадких мальчишек, для выражения презрения к которым они находили все новые способы.
Но Роуз не хватало уютных бесед между двумя малышками. Поэтому теперь, сидя за рулем этого неожиданно беззвучного автомобиля, женщина жадно прислушивалась.
Она тут же уловила два слова: «Кристальская академия».
Эту тему подняла Эмма Зи, напрямую спросила Эмму Кью:
– Какой у тебя был самый высокий балл на тренировочных тестах? На Когнаве?
Роуз почувствовала, будто что-то дернулось в нижней части позвоночника.
– Сто двадцать пять? – ответила Кью с легкой вопросительной интонацией.
Может быть, ей совестно было, что она соврала. Лучший результат Кью на тренировочном тесте ни разу не превысил ста двадцати. Она прибавила себе целых пять баллов.
Зи не отставала.
– Это твой средний результат или самый лучший?
Кью поколебалась.
– Эмм, средний.
В салонное зеркало заднего вида Роуз видела, как Зи заерзала, будто маленькая пружинка распрямлялась.
– Это ооочень хорошо, Кью, – сказала девочка в точности как Саманта в режиме Благодетельницы. – У меня в среднем сто тридцать. Но однажды я набрала сто тридцать пять.
Роуз почувствовала, как ее тело отяжелело.
Но дальше было только хуже. Вскоре девочки начали обсуждать шансы на поступление своих одноклассников и друзей. Зи назвала одного мальчика слюнтяем, а Кью, аккуратно подбирая слова, предположила, что некто по фамилии Коннор пройдет обязательно, потому что его отец выиграл большой приз в сфере астрофизики. Роуз услышала жестокое обсуждение шансов Кейтлин Комсток, очень забавной девочки, которая несколько лет приходила к Эммочкам на дни рождения и всегда приносила вдумчиво подобранный подарок.
– Кейтлин ни одной книги не может до конца дочитать, – заметила Кью слишком высоким голосом.
– Точно! – смех Зи был глубокий, из живота. – Она полгода носит в рюкзаке «Орден Феникса»!
– Даже жаль ее, – притворилась Кью.
– Да, да. Она вытаскивает его, бухает на парту и открывает, чтобы все думали, будто она читает такую толстую книгу.
– А Стефи Тернер? – спросила Кью.
– Она не может даже говорить так, будто она умная.
Кью рассмеялась:
– Ага. Зато у Ксандера это хорошо получается.
– Что получается? – резко отозвалась Зи.
Роуз посмотрела в зеркало. Симпатичное лицо Зи исказилось при упоминании о Ксандере.
– Извини, я просто хотела сказать, что он… он очень умно говорит, – запиналась Кью. – Ксандер читает кучу всего, так? Но такое впечатление, что он не понимает многого из того, что прочел. Просто он такой. Просто не понимает. Не улавливает контекст.
Кью немного задержалась, произнеся это слово, как если бы смаковала молочную шоколадку, тающую на языке.
Слово «контекст» лишь недавно пополнило ее лексикон, и девочке явно приятно было его применить, да еще с таким эффектом.
Снова злой смех Зи, как похвала подруге.
– Точняяяяяк! – подтвердила она, пораженная этим открытием. – Ну прям вернее и не скажешь! Как будто… как будто он на самом деле совсем не такой уж умный, как все думают. Раз он не понимает, все то, что он знает, все эти шахматные штуки, значит… – она сделала паузу перед вердиктом, – значит, это все зазря.
И ведь девочкам всего одиннадцать лет.
Для Роуз последние пять минут пути прошли в состоянии отчаяния, близком к трансу, а в уши ей все лились злобные пересуды. Оставив вопрос академии, Эммы проехались по девочкам с занятий по верховой езде, сортируя их на неплохих наездниц и неважных, умелых и «паршивых» (еще одно прелестное новое словечко).
У Эммы Кью за последний год были небольшие проблемы с поведением, и все они возникали в школе. Директор звонил: Кью передавала записки на уроке. Полдюжины девчонок пожаловалось на учителя физкультуры за то, что он заставил их бегать по кругу, когда на улице моросило. Все это была ерунда.
Но здесь было другое. Эммочки внезапно превратились в гадких девчонок. Маленьких стерв, малолетних змей, безжалостно обсуждающих тех, кого они считали хуже себя. Более того. В разговоре с Зи Эмма Кью будто стала другим человеком, унижающим, мелочным, бездумно жестоким. Словно это была не ее дочь.
Когда они подъезжали к конюшне, тело Роуз было покрыто холодным, почти лихорадочным потом. Она не следила за скоростью на незнакомом кроссовере и поэтому, въезжая в ворота на парковку, чуть не врезалась в указатель. Колеса «Бьюика», проскальзывая, подняли пыльное облако, которое так и держалось в воздухе, когда двери ушли вбок и девочки спрыгнули на землю – Зи справа, Кью слева.
Роуз слезла с высокого водительского кресла. Кью уже натягивала сапоги для верховой езды.
Роуз встала над ней.
– Поговорим об этом позже, – предупредила она дочь.
На мгновение Эмма выглядела испуганной или пристыженной. Но потом она пожала плечами, застегнула пряжку шлема и помчалась вслед за подружкой. Эммочки вприпрыжку вбежали в конюшню.
Роуз выгрузила свой велосипед из багажника, намазалась солнцезащитным кремом, надела шлем и, крутя контактные педали, поехала на север по дороге местного значения 364. Она могла намотать добрых сорок пять километров до окончания занятия девчонок (то есть до полудня). Напряжение в бедрах и подтянутых мышцах пресса скоро сработало не хуже таблетки «Ксанакса» и успокоило ее мысли.
«Все зависит от точки зрения». Ведь Эммы напрямую не опускали других девчонок в школе, иначе родителям сообщили бы об этом. Да, они много чего наговорили в машине, самым мерзким образом перемыли косточки своим одноклассникам, но это не значило, что они ведут себя согласно этим суждениям.
Но дети бывают так жестоки… Это Роуз вынесла из собственного детства. Она была нищей заучкой, которая всегда первой тянет руку. Слишком большие очки, одежда с чужого плеча, самая дешевая обувь, кривые зубы и никаких средств на брекеты. И несмотря на это, Роуз не особо выделялась бы из общей массы, если бы не участвовала так живо в уроке и не пыталась бы столь усердно заслужить одобрение и внимание учителей.
Роуз очень рано поняла, что хорошо учиться – это, возможно, единственный выход для нее. Хорошие оценки были единственным шансом вырваться из той среды, которая угнетала ее уже в те годы, хотя настоящую тяжесть этой среды Роуз поняла только в колледже. Сначала получила стипендию за заслуги и уехала в Лихай (Пенсильвания), после этого отправилась в Мичиган учиться на доктора философии, потом стала научным сотрудником в Стэнфорде и наконец заведующей многомиллионной неврологической лаборатории здесь, в Дарлтоне. Прыжки с шестом, и с каждым разом планка все выше.
Это, конечно, закалило ее характер, но, проведя детство и юность в таких жестких условиях, Роуз поняла, насколько сильно она не хочет подобной судьбы для своей дочери. Нет,
