ним смеются. И поделом смеются, конечно, хе-хе, поделом... Ну вот... До свиданья. И будьте совершенно спокойны... Мы, несомненно, поладим друг с другом.
Перешагнув порог, Юсси повернулся и начал перекладывать картуз и договор из руки в руку: ему нужно было освободить одну руку для того, чтобы закрыть за собою дверь. Он не сразу справился с собственными руками. Заметив его неловкость, пастор поспешил помочь ему, отчего Юсси еще больше растерялся. Он как раз освободил руку и уже почти закрыл дверь, но тут же распахнул ее снова, понимая, что неудобно хлопать дверью перед носом пастора. После этого злополучная дверь еще не раз ходила туда и назад, то закрываясь, то вновь распахиваясь, и рука пастора то протягивалась за нею, то беспомощно опускалась, и оба издавали какие-то неопределенные восклицания, пытаясь угадать намерения друг друга. Наконец дверь окончательно захлопнулась, разделив их, и они разошлись в разные стороны, испытывая смущение и неловкость.
У пастора вырвался вздох облегчения, но тут же его охватило уныние. Беспокойно складывал пастор бумаги в ящик стола, чувствуя, что поступил скверно.
Юсси шел домой. С каждым шагом, с каждым метром дороги его смущение понемногу проходило, и наконец он мог спокойно обдумать то, что произошло. Но как он ни прикидывал, ясно было одно — договор стал намного хуже.
— Надо еще дома посмотреть... Алма лучше читает...
Ему хотелось надеяться, что в договоре выявятся какие-нибудь послабления. Алма, только взглянув на Юсси, поняла, что случилось недоброе.
— Ну и приобрели мы себе хозяина...
— Как так?
— На вот, прочти... Только не спеши, пореже.
Алма читала, но документ оставался таким, каким был, и ничего нового в нем второе чтение не обнаружило.
— Все-таки тут подтверждается право жительства.
— Да, подтверждается... Пока интересы имения не потребуют чего-нибудь другого. Так ведь там сказано?
— Ну, и в старом договоре было не намного лучше. Все равно, что бы ни значилось в ней, — эта бумага нам не защита. Хоть какие твердые слова в нее ни запиши... Сам знаешь, нашему брату как скажут уходить, так и ступай.
Да. Это была правда. И когда Юсси думал об этом, ему становилось легче. Значит, бумага не так уж и важна. И как ни странно, утешение они нашли в сознании своей полной беззащитности.
Опять в Коскела весь вечер молчали. Снова отец был так мрачен, что мальчишки притихли, как мыши. Немножко светлее стало у ребят на душе только от слов матери, когда она, растирая перед сном их заскорузлые холодные ноги, сказала спокойно и даже почти весело:
— А если и повысят нам поденщину... Так ведь им и в ум-то не придет, какие скоро у нас будут помощники... Сколько эти трое могут дел переделать через несколько лет... мамины мужички!..
V
Жизнь вообще делает человека упругим. Кого поднимет, кого уронит. Но всякий старается поскорее приноровиться к новому положению.
Так случилось и с Юсси. Он привык к этой вечной неуверенности, и новые, более шаткие условия стали для него нормальными, он уже не замечал их, не думал о них, хотя они исподволь меняли все его мироощущение.
Пастор поручил ему привезти на своей лошади со станции госпожу и детей. Другую лошадь с повозкой — для гувернантки и багажа — наняли у Теурю.
— Только как же я ее узнаю, госпожу-то?
Пастор рассмеялся. Он был необычайно весел в этот день и, по мнению Юсси, вел себя просто неприлично.
— Ее вы без труда узнаете. Двое детей — мальчик и девочка, и гувернантка с ними... Да здесь так мало приезжающих, что ошибиться невозможно.
Юсси сел в бричку и дернул вожжи.
— Послушайте, Коскела.
— Да, господин пастор.
— Если не заметите ни детей, ни гувернантки, так привезите самую красивую женщину — это, несомненно, будет она.
Юсси не сразу понял. Видя его замешательство, пастор густо покраснел. «Кажется, на радостях я сказал что-то лишнее», — подумал он. Но мысль о приезде обожаемой Эллен рассеяла его смущение, и он продолжал:
— Эта примета надежнее всех других. Так помните же: непременно самую красивую привезите!
— Хе-хе... Постараюсь... Если только я в них что-нибудь понимаю...
Ошибиться действительно было невозможно. На маленькой станции с поезда сошло немного пассажиров, а нарядную госпожу сразу видно среди простого люда. И примета, указанная пастором, тоже была достаточно яркой. Наверно, по одному этому он узнал бы пасторшу, даже если бы на станции сошли все пассажиры поезда. На перроне стояла молодая, красивая, стройная дама. Юсси различил за вуалью смело изогнутые темные брови и большие блестящие глаза, немного выпуклые, но от этого еще более красивые. Высокий прилегающий воротник скрывал шею, на которой голова держалась очень прямо и гордо. Облегающее фигуру платье подчеркивало все то, что могло послужить достаточным объяснением причин, побудивших пастора испить горькую чашу унижений, которую поднес ему тесть.
Но ничего этого Юсси не заметил. Он видел лишь лицо, которое сразу внушило ему боязливое почтение. Держа картуз в руке, Юсси подошел к барыне.
— Госпожа пасторша?.. Здравствуйте... Я... того... вроде как встречать.
Госпожа мельком взглянула на Юсси и уже отвернулась от него, но потом, видимо, поняла, что он обращается к ней. Она спросила с легким недоумением:
— Вы? Вы из пастората?
— Да, конечно. Я как бы встречать.
— А где же мой... где господин пастор?.
— Дело такое... Надо бы, конечно, того... приехать вместе... Но пастор велел объяснить... Потому как бричка-то слишком мала... То втроем не поместиться... Опять же пастор сказал: сам-то он править не берется... Ну и пришлось вот мне...
— Так... Ужасно досадно... Дети, подойдите сюда.
К ней приблизилась гувернантка с двумя детьми. Мальчику было лет пять или шесть. Девочка была еще совсем мала, и гувернантке пришлось взять ее на руки. Правда, она хотела идти ножками, но из этого ничего не вышло. Госпожа была столь явно разочарована, что Юсси почувствовал, как у нее вдруг испортилось настроение. От этого и он занервничал. Тут госпожа стала хлопотать о багаже, но, видимо, сама не знала толком своих вещей. Она спрашивала о какой-то корзинке, а гувернантка уверяла, что ее не брали совсем.
Наконец уселись в бричку. Пасторша все еще хмурилась: не на такую встречу она рассчитывала. Станция была маленькая, и вокруг почти не было жилья, потому что железная дорога была построена сравнительно недавно и проходила через малонаселенную окраину прихода. Возле
