А потом пришла пора, когда раз за разом уже самсладкоречивый Татхагата вслушивался в слова своего ученика, который вобрал всебя все, о чем проповедовал его учитель, долго и глубоко над этим медитировали ныне словно обнаружил доступ к таинственному морю; погружал он свою твердую,как сталь, руку в источник сокровенных вод истины и красоты, а потом кропил имислушателей.
Минуло лето. Теперь не оставалось никаких сомнений, чтопросветления достигли двое: Татхагата и его маленький ученик, которого онизвали Сугата. Говорили даже, что обладал Сугата даром целителя, что когда глазаего странно светились, а ледяные руки касались вывихнутых или скрюченныхчленов, те вправлялись или выпрямлялись сами собой. Говорили, что однажды вовремя проповеди Сугаты к слепому вернулось зрение.
В две вещи верил Сугата, и были это Путь Спасения иТатхагата, Будда.
— Победоносный, — сказал он ему однажды, —пуста была моя жизнь, пока ты не наставил меня на Путь Истины. Твоепросветление, когда ты еще не начал учить, было ли оно как яркое пламя, какгрохочущий водопад — и ты всюду, и ты часть всего — облаков и деревьев, зверейв лесу и всех людей, снега на горных вершинах и костей, белеющих в поле?
— Да, — сказал Татхагата.
— Я тоже знаю радость всего, — сказал Сугата.
— Да, я знаю, — сказал Татхагата.
— Я вижу, теперь, почему ты сказал однажды, что всеприходит к тебе. Принести в мир подобное учение — понятно, почему тебезавидовали боги. Бедные боги! Их надо пожалеть. Ну да ты знаешь. Ты знаешь все.
Татхагата не ответил.
И вновь вернулось все на круги своя, минул год, как явилсявторой Будда, опять повеяли вешние ветры… и донесся однажды с небес ужасающийвопль.
Горожане Алундила высыпали на улицы и уставились в небо.Шудры в полях бросили свою работу и задрали кверху головы. В Храме на холменаступила вдруг мертвая тишина. В пурпурной роще за городом монахи обшариваливзглядами горизонт.
Он мерил небо, рожденный властвовать ветрами… С северапришел он — зеленый и красный, желтый и коричневый… Танцуя, парил он воздушнойдорогой…
Затем раздался новый вопль и биение могучих крыл, этонабирал он высоту, чтобы взмыть над облаками крохотной черной точкой.
А потом он ринулся вниз, вспыхнув пламенем, пылая и сверкаявсеми своими цветами, все увеличиваясь. Немыслимо было поверить, что можетсуществовать живое существо подобных размеров, подобной стати, подобноговеликолепия…
Наполовину дух; наполовину птица, легенда, что застит небо…
Подседельный, вахана Вишну, чей клюв сминает колесницы,будто те сделаны из бумаги.
Великая птица, сам Гаруда кружил над Алундилом.
Покружил и скрылся за скалистыми холмами, что маячили угоризонта.
— Гаруда! — слово это пронеслось по городу, пополям, по Храму, по роще.
Если только он летел один: каждому было известно, чтоуправлять Гарудой мог только кто-либо из богов.
И наступила тишина. После оглушающего клекота, бури,поднятой его крылами, голоса сами собой понизились до шепота.
Просветленный стоял на дороге неподалеку от своей рощи, иглядел он не на суетящихся вокруг него монахов, а на далекую цепь скалистыххолмов.
Сугата подошел и встал рядом с ним.
— Всего прошлой весной… — промолвил он. Татхагатакивнул.
— Рилд не справился, — сказал Сугата, — чтоже новое заготовили Небеса?
Будда пожал плечами.
— Я боюсь за тебя, учитель, — продолжалСугата. — За все мои жизни ты был моим единственным другом. Твое учениедаровало мне мир и покой. Почему они не могут оставить тебя в покое? Ты — самыйбезобидный из людей, а твое учение — самое кроткое. Ну какое зло мог бы ты импричинить?
Его собеседник отвернулся.
В этот миг, оглушительно хлопая могучими крыльями, Гарудаопять показался над холмами; из его раскрытого клюва вырвался пронзительныйкрик. На этот раз он не кружил над городом, а сразу стал набирать высоту иисчез на севере. Такова была его скорость, что уже через несколько мгновений нанебосклоне от него не осталось и следа.
— Седок спешился и остался за холмами, —прокомментировал Сугата.
Будда углубился в пурпурную рощу.
Пешком явился он из-за холмов — неспешным шагом.
По камням спускался он к переправе, и бесшумно ступали повьющейся по скалам тропке его красные кожаные сапоги.
Впереди раздавался шум бегущей воды, там небольшая горнаяречка перерезала его путь. Отбрасывая назад небрежным движением плечаразвевающийся кроваво-красный плащ, направлялся он к повороту, за которымтропинка терялась из виду; над малиновым кушаком поблескивал рубиновый набалдашникэфеса его сабли.
Обогнув каменную громаду, он замер.
Кто-то ждал впереди, стоя у перекинутого через поток бревна.
На миг глаза его сузились, и тут же он двинулся дальше.
Перед ним стоял щуплый, невысокий человек в темном одеяниипилигрима, перетянутом кожаными ремнями, к которым был привешен короткий кривойклинок из светлой стали. Голова человека была выбрита наголо — вся, кромеодного маленького локона белых волос. Белели и брови над темными его глазами,бледна была кожа, острыми казались уши.
Путник поднял руку, приветствуя встречного.
— Добрый день, пилигрим, — сказал он. Тот неответил, но, шагнув вперед, загородил дорогу, встав перед бревном, что лежалопоперек потока.
— Прости меня, добрый пилигрим, но я собираюсьпереправиться здесь на другой берег, а ты мне мешаешь, — промолвил путник.
— Ты ошибаешься, Великий Яма, если думаешь, чтопройдешь здесь, — возразил тот.
Красный широко улыбнулся, обнажив ровный ряд белоснежныхзубов.
— Всегда приятно, когда тебя узнают, — призналон, — даже если это и сопровождается ошибками касательно всего остального.
— Я не фехтую словами, — сказал человек в черном.
— Да? — и он поднял брови с преувеличенновопросительным выражением. — Ну а чем же вы фехтуете, сэр? Уж не этим липогнутым куском металла, что вы на себя нацепили?
— Именно им.
