Врач наклонился к покойнице и поднял ее левую руку.
— Старая история, — сказал он, покачиваяголовой. — Нет обручального кольца… Ну, спокойной ночи!
Достойный медик отправился обедать, а сиделка, еще разприложившись к зеленой бутылке, уселась на низкий стул у камина и приняласьоблачать младенца.
Каким превосходным доказательством могущества одеяния явилсяюный Оливер Твист! Закутанный в одеяло, которое было доселе единственным егопокровом, он мог быть сыном дворянина и сыном нищего; самый родовитый человекедва ли смог бы определить подобающее ему место в обществе. Но теперь, когдаего облачили в старую коленкоровую рубашонку, пожелтевшую от времени, он был отмечени снабжен ярлыком и сразу занял свое место — приходского ребенка, сироты изработного дома, смиренного колодного бедняка, проходящего свой жизненный путьпод градом ударов и пощечин, презираемого всеми и нигде не встречающегожалости.
Оливер громко кричал. Если бы мог он знать, что он сирота,оставленный на милосердное попечение церковных старост и надзирателей, бытьможет, он кричал бы еще громче.
Глава 2
повествует о том, как рос, воспитывался и как был вскормленОливер Твист
В течение следующих восьми или десяти месяцев Оливер былжертвой системы вероломства и обманов. Его кормили из рожка. О голодноммалютке-сироте, лишенном самого необходимого, власти работного дома доложилинадлежащим образом приходским властям. Приходские власти с достоинствомзапросили властей работного дома о том, нет ли какой-нибудь особы женскогопола, проживающей в доме, которая могла бы доставить Оливеру Твисту утешение ипитание, столь для него необходимые. На это власти работного дома ответили, чтотакой особы нет. Тогда приходские власти великодушно и человечно порешили, чтоОливера следует поместить «на ферму», или, иными словами, препроводить его вотделение работного дома, находившееся на расстоянии примерно трех миль, где отдвадцати до тридцати других юных нарушителей закона о бедных[7]копошились по целым дням на полу, не страдая от избытка пищи или одежды, подматеринским надзором пожилой особы, которая принимала к себе этих преступниковза семь с половиной пенсов с души. Семь с половиной пенсов в неделю — недурнаясумма на содержание ребенка; немало можно приобрести на семь с половиной пенсов— вполне достаточно, чтобы переполнить желудок и вызвать неприятныепоследствия. Пожилая особа женского пола была человеком разумным и опытным — оназнала, что идет на пользу детям. И она в совершенстве постигла, что идет напользу ей самой. Поэтому большую часть еженедельной стипендии она оставляласебе, а подрастающему приходскому поколению уделяла значительно меньшую долю,чем та, которая была ему назначена. Иными словами, она открыла в бездонныхглубинах еще большую глубину, проявив себя великим философом.
Всем известна история другого философа, который измыслилзнаменитую теорию о том, что лошадь может существовать без пищи, И он успешнодоказал ее, что довел ежедневную порцию пищи, получаемую его собственнойлошадью, до одной соломинки; несомненно он сделал бы ее чрезвычайно горячим ирезвым животным, если бы она не пала за сутки до того дня, как ей предстоялоперейти на отменную порцию воздуха. К несчастью для экспериментальной философиитой женщины, чьим заботам и покровительству был поручен Оливер Твист, к такимже результатам обычно приводило применение ее системы; потому что в ту самуюминуту, когда дитя научалось поддерживать в себе жизнь ничтожной долей самойнепитательной пищи, по превратности судьбы, в восьми с половиной случаях издесяти, оно или заболевало от голода и холода, или по недосмотру падало вогонь, или погибало от удушья. В любом из этих случаев несчастный малюткаотправлялся в иной мир, чтоб там соединиться со своими родителями, коих он неведал в этом.
Иной раз, когда производилось особо строгое следствие оприходском ребенке, за которым недосмотрели, а он опрокинул на себя кровать,или которого неумышленно обварили насмерть во время стирки белья — впрочем,последнее случалось не часто, ибо все хоть сколько-нибудь напоминающее стиркубыло редким событием на ферме, — присяжным иной раз приходило в головузадавать неприятные вопросы, а прихожане возмущались и подписывали протест. Ноэти дерзкие выступления тотчас же пресекались в корне после показания врача исвидетельства бидла;[8] первый всегда вскрывал труп и ничего внем не находил — это было в высшей степени правдоподобно, а второй неизменнопоказывал под присягой все, что было угодно приходу, — это было в высшейстепени благочестиво. Вдобавок, члены совета регулярно посещали ферму инакануне всегда посылали бидла известить о своем прибытии. Когда они приезжали,дети были милы и опрятны, а можно ли требовать большего!
Нельзя ожидать, чтобы такая система воспитания на фермедавала какой-нибудь необычайный или богатый урожай. И в тот день, когда ОливеруТвисту исполнилось девять лет, он был бледным, чахлым ребенком, малорослым инесомненно тощим. Но природа заронила добрые семена в грудь Оливера, и ониразвивались себе на свободе, чему весьма способствовала скудная диета, принятаяв учреждении. И, быть может, этому обстоятельству Оливер был обязан тем, чтоувидел день, когда ему минуло девять лет.
Как бы там ни было, но это был день его рождения, и онпроводил его в погребе для угля — в избранном обществе двух юных джентльменов,которые, разделив с ним основательную порку, были посажены под замок за то, чтодерзко осмелились заявить, будто они голодны, — как вдруг миссис Манн,славная леди, возглавляющая это учреждение, была потрясена внезапным появлениеммистера Бамбла, бидла, который старался открыть калитку в воротах сада.
— Господи помилуй! Это вы, мистер Бамбл? —воскликнула миссис Манн, высовывая голову из окна и искусно притворяясьчрезвычайно обрадованной. — (Сьюзен, приведите наверх Оливера и тех двухмальчишек и сейчас же их вымойте!) Ах, боже мой! Мистер Бамбл, как я рада васвидеть!
