В вестибюле стояли снесенные сверху баулы. Не останавливаясь возле них, она, подойдя к лестнице, обернулась:
— Писем нет, Семен?
— Никак нет… — И тут же по-свойски добавил: — Да какие письма, помилуйте! И на что их писать? Они небось думают: маменька вот-вот самолично прибудут.
— И то правда! — радостно отозвалась Аврора и пошла к себе наверх.
* * *
Однажды на исходе мая, когда в Петербурге настало время белых ночей, Барятинские возвращались с бала, устроенного под конец сезона Белосельскими-Белозерскими.
Кавалеры приглашали Бетси наперебой, почти ни одного танца она не пропустила и, оказавшись в карете, почувствовала ужасную усталость, на что и пожаловалась мужу.
— Ничего, сударыни, еще успеете отдохнуть, а мне поспать, похоже, не удастся. Пораньше надо в полк, — сказал Барятинский.
Бетси задело, что муж ответил ей, глядя на Мари, которая, прикрыв глаза, сидела в углу кареты. Не обращая внимания на ее утомленный вид, Бетси заговорила:
— Долго ли мне придется вывозить вас без всякой пользы? Не думайте, я заметила, как вы прятались за спины других, лишь бы не танцевать… Нет, каково, а? — обернулась она к мужу.
Тот молчал, смущенный бесцеремонностью жены, — такой разговор не следовало начинать при нем.
— Вы бы еще веером прикрылись! — не унималась Бетси. — Я видела, как вас лорнировал молодой Паткуль, даже подходил к вам, верно, не без намерений. Вы же не сказали и двух слов. Дикарка! C'est le mauvais ton — это дурной тон! Если так пойдет дальше, я предрекаю вам полный крах.
Мари молчала. Возникла пауза. Чтобы жена вновь не принялась за свое, Барятинский, взглянув в окно, весело сказал:
— Скоро будем дома. Посмотрите, Мари, — Аничков мост! А кстати, знаете ли вы, милые дамы, забавную историю с конями барона Клодта? Одно время об этом много говорили и смеялись, но барон мне рассказывал лично. Так что можно верить. Как-то раз он действительно скакал по Петербургу наперегонки с покойным государем Николаем Павловичем.
— Как это? — удивилась Бетси.
Мари, оборотясь к Барятинскому, приготовилась слушать.
— Представьте себе, однажды барон, направлявшийся в карете к Марсову полю, заметил рядом экипаж царя. Тот ехал очень неспешно и в том же направлении. Ну, само собой, обгонять их величество строжайше запрещено, о чем известно каждому. Между тем барон весьма торопился. Кучер, зная это, оглянулся и вопросительно глянул на хозяина, мол, что прикажете делать? И тут, рассказывал мне барон, на него что-то нашло. Он возьми да прикажи: «Пошел!» Кучер щелкнул кнутом, кони рванулись вперед и вмиг обогнали экипаж Николая.
Мари несколько оживилась. Ее глаза, устремленные на князя, блестели, губы улыбались. Было видно, что она ждет продолжения рассказа.
— И вот, — после паузы заговорил Барятинский, — пошла форменная гонка: кучер царя, задетый за живое таким нахальством и вовсю орудуя хлыстом, послал свою пару вперед. Какое-то время лошади неслись вровень. И как неслись! Что было бы, захлестнись они постромками или наткнись на какое-нибудь препятствие, и подумать страшно! Дальше — больше. Вдруг рядом с собой барон увидел Николая — тот прильнул к стеклу и, казалось, наблюдал, чья возьмет. Кони барона оказались бойчее и вырвались вперед. Лицо государя медленно стало уплывать назад. Опомнившись, барон приподнял шляпу, что конечно же могло быть истолковано не как приветствие, а как насмешка. Очевидно, так оно и получилось — барон увидел грозящий ему вслед государев кулак. Понятно, что барон, зная крутой нрав Николая, ходил потом как в воду опущенный и думал, что же ему делать, может, извинение написать? А тут как раз пришло время показывать царю, заказавшему скульптуры коней для Аничкова моста, уже готовые модели. И вот барона извещают о часе прибытия Николая. Вошел, рассказывал Клодт, мрачнее тучи. Ему ни слова. Взгляд выпуклый. Да будет вам известно, Мари, — обратился Барятинский к девушке, — что от этого взгляда царя молоденькие фрейлины падали в обморок. И наш барон приготовился к самому худшему. Ходил-ходил государь, и так и сяк коней рассматривал. При полной тишине, лишь его шпоры грозно позвякивали. Наконец молча направился к двери, оглянулся, показал на скульптуры и рявкнул: «За этих — прощаю!»
Мари облегченно выдохнула и, забывшись, сложила перед собой ладони, словно собираясь аплодировать счастливому концу. Но тут же спохватилась и снова притихла.
Елизавета Александровна, тоже внимательно слушавшая рассказ мужа, осуждающе произнесла:
— Вот был государь! Вот был хозяин! Царство ему небесное! — И перекрестилась в потемках кареты. — А теперь всюду беспорядок. От дворников и актрис до министров — все либеральничают. Государь Александр Николаевич, конечно, человек милый и добрый, но зачем же через край брать? Взял да вернул из Сибири преступников по декабристскому делу! Каково?
— Бетси, — мягко сказал князь, — помилосердствуй, они свое отстрадали. Даже покойный Николай Павлович под конец им послабление сделал. Их-то и в живых осталось всего ничего. Старики!
— Ах, подумайте, какие страдальцы! — передразнив интонацию мужа, отозвалась Бетси. — Не ты один, к сожалению, такой жалостливый. В столицах им жить не разрешили, однако и в Москве, и в Петербурге их видят. Некоторые выражают им сочувствие, а молодежь, эти горячие головы, даже восхищение. Хорошим это не кончится — вот увидишь.
Владимир Иванович не хотел продолжать спор с женой, считая это делом напрасным. А тут они и к дому подъехали.
* * *
Лето Барятинские проводили обычно в своем курском имении Марьино. Оно было превращено в райский уголок еще родителями князя. Однако Елизавета Александровна решила переделать комнаты и залы, остававшиеся в неприкосновенности с конца XVIII века. Князю, выросшему здесь, эти затеи были не по душе. Многое из вещей и обстановки помнилось едва ли не с пеленок, приобреталось отцом с матерью и являлось не только художественной ценностью, но и семейной реликвией. Но жена твердила одно: немодно, не нужно, мешает. И он махнул рукой, дав себе слово не участвовать во всех этих преобразованиях, а по существу, в разорении родного гнезда.
Чтобы не расстраиваться попусту, Владимир Иванович взял привычку ежедневно, в любую погоду совершать долгие прогулки верхом. Компанию ему обычно составляла Мари, тоже старавшаяся выбраться из-под докучливой опеки тетушки.
Барятинский, к своему удивлению, обнаружил в Мари великолепную наездницу. Он поинтересовался, как ей удалось так хорошо выучиться этому непростому делу. Оказалось, что в Ницце, где они последнее время по причине дешевизны обитали с бабушкой, рядом с их жильем имелась великолепная конюшня. Мари приохотилась ходить туда. Наблюдать за лошадьми, иногда даже кормить их было главным развлечением ее скучной жизни. В конце концов лошади сделались настоящей страстью девушки. В конюшне появились любимцы, которые отвечали ей трогательной привязанностью.
Мари подружилась и с хромым берейтором, дневавшим и ночевавшим в конюшне. Он-то и выучил ее ездить. Два одиноких человека, они привязались друг к другу, скрашивая свою жизнь теплом, сочувствием и пониманием.
