Прошлое не исчезает. Какие бы цифры ни значились на наших календарях, невидимое, неслышное, оно остается с нами. Но его таинственное присутствие обнаруживается, лишь когда мы сами того захотим.
И тогда память, подхлестнутая воображением, делает свое дело. Завеса времени падает. Давно ушедшее приближается настолько, что лица участников давних событий встают как живые, словно обращаясь за сочувствием и пониманием
Жизнь – лучший романист. У нее в запасе огромное количество сюжетов, из которых она складывает человеческую судьбу. Для героев этой книги все давным-давно определилось. И поставлена точка. Но призадумаешься – и ловишь себя на мысли, что свершившееся и не свершившееся в их жизнях имеет отношение к нам. Стоит ли удивляться? Мы все незримо связаны принадлежностью к России, ее истории, а судьбы людей знаменитых и безвестных во всей своей неисчислимости, в сущности, и составляют один большой «русский сюжет»...
I. «Я так тебя люблю...»В тот день московский дом Щербатовых чуть ли не с рассвета наполнился суетой. Старая нянька Фоминична послала девушек нарезать цветов да поболее, без оглядки на садовника Егора. Тому третьего дня было приказано опустошению клумб – радость-то какая! – не препятствовать. Молодой барин возвращается! «Сокол мой ненаглядный», – начинала всхлипывать Фоминична о своем любимце, но тут же снова напускала на себя серьезный вид и в который раз, кряхтя и охая, обходила большой дом: не видать ли где каких упущений. Нет, их не было. Люстры сияли, со старых портретов обмели пыль, от паркета тянуло восковым духом, на кухне готовился праздничный обед. Фоминична и туда сунулась с расспросами и советами, но тут же была выдворена поваром Семеном: «Просим не мешать!» – «Ишь, важный какой, – бурча себе под нос, нянька все же ретировалась. – Вам не мешать, так от хозяйства одна зола останется. Вот ведь кабалу какую оставила мне барыня, царство ей небесное! Домину такую, челядь непутевую да малых сиротинушек. Ничего, сдюжила! Ей, покойной, с того света попрекать меня не за что. Ваничку отмолила у Господа от пуль вражьих и Наташеньку в невесты подняла...»
Все было верно. Иван и Наталья Щербатовы выросли без матери. Быть может, из-за этого сиротства и образовалась между братом и сестрой дружба необыкновенная. При большой щербатовской родне они все же всегда держались вместе, тайн друг от друга не имели. Настоящим испытанием для Наташи стала разлука с братом: гвардеец Щербатов, как только началась война с Наполеоном, ушел воевать. Так, от письма до письма, все четыре года и жила Наташа. Писал ей и самый близкий друг брата, его тезка Иван Дмитриевич Якушкин. Он, по существу, вырос у Щербатовых, считался едва ли не членом семьи.
И вот теперь их обоих, прошедших всю войну бок о бок в одном и том же полку, встречал старый щербатовский дом.
«Едут!» – крикнул, вбегая с улицы казачок. Слуга, с утра безотлучно находившийся на крыльце, поспешил, как было приказано, в покои старого князя Щербатова. Тот тотчас появился, выпятив грудь и приободрясь. Набежала вся челядь. Лошади еще не остановились, как из экипажа выпрыгнул молодой князь, за ним Якушкин.
Наташа, стоявшая впереди всей толпы, бросилась к брату, повисла на шее, уткнувшись лицом в жесткий воротник мундира. Опустив ее на землю, Щербатов поспешил к отцу. «Батюшка!» Поцеловал руку, они обнялись. Старик выхватил из кармана платок. «Господи! Слава Тебе!» – прижав руки к необъятной груди, твердила нянька. Иван отыскал ее глазами, обнял, гладя по голове в сборчатом чепце: «Ну, будет, будет, нянюшка, живой же!» И тут же обернулся, ища глазами друга, который, все еще стоя у экипажа, с улыбкой наблюдал эту семейную сцену. «Жан! Да что ты? Иди...»
Молодой Якушкин... Нам доподлинно известно, как выглядел он тогда во дворе щербатовского дома. Осталась великолепная акварель П.Ф.Соколова – Якушкин в гвардейском мундире, с боевыми орденами и крестом за храбрость. Он получил его после знаменитого сражения под Кульмом. Крест сорвут с Ивана Дмитриевича после 14 декабря 1825 года во время гражданской казни. Но это будет потом.
А сейчас так взволнованно и светло лицо двадцатитрехлетнего гвардейца. Позади дороги войны, пройденные с честью, поверженный Париж. Все прекрасное, казалось, впереди. Он молод, здоров, полон идей и проектов. Но главное сейчас не в этом, а в барышне в светлом платье, что когда-то девчонкой храбро плавала с ним на утлом плоту по озерцу старого щербатовского парка. Вот кто снился ему все эти четыре года.
– Сестрица, позволь тебе рекомендовать моего боевого друга... э-э-э... – Щербатов хитро скосил глаза на Наташу: узнает ли?
Та решила подыграть брату:
– Позвольте вспомнить... Иван Дмитриевич? Вас, сударь, так, кажется, зовут? – и, подскочив к Якушкину, притянула его за шею и поцеловала.
Потом был обед. Поздравляли отца, дождавшегося сына. Поздравляли молодых офицеров с победой. Некоторые дамы были в трауре по тем, кто не вернулся с войны.
Вечером, когда все разъехались, Щербатов, Якушкин и Наташа сидели у камина. Наташа просила рассказать о Париже. Тут Щербатов хлопнул себя по лбу: «Забыл! Совсем забыл!» Он вышел из залы и тотчас вернулся с небольшим футляром в руках.
Наташа радостно ойкнула. Колье, лежавшее внутри, представляло собой широкую золотую цепочку, составленную из ажурных звеньев, которые скреплялись между собой гранатами. Самый крупный располагался посередине и мерцал багровой каплей. От него по бокам расходились камни такого же цвета и формы постепенно, к застежке, уменьшаясь.
Щербатов тотчас заставил сестру примерить подарок. Наташа подошла к зеркалу и, надев колье, стала одобрительно себя рассматривать. Вдруг в отражении увидела подошедшего Якушкина. Его взгляд смутил девушку.
– Я всегда знал, что вы красавица, – грустно и тихо сказал Якушкин. – А теперь и вовсе...
– О чем это вы там шепчетесь? – крикнул из-за стола Щербатов.
Потом они еще долго сидели и говорили, говорили. Свечи давно оплавились, сквозь высокие окна вплывал рассвет нового московского утра. Якушкин встал и, откланявшись, поднялся на антресоли в отведенную ему комнату. Прежде чем лечь, он достал из баула, принесенного слугой, свой подарок Наташе. Эта была механическая игрушка, соловей в клетке, который, если его завести висевшим на цепочке маленьким ключиком, поворачивал головой вправо и влево, заливаясь нежной трелью. «Какой чудак я, право, – думал Якушкин. – Ну как было не сообразить! Такую пустяковину и дарить неловко...»
Якушкин заснул на час, не более. Внизу, как и было договорено с хозяевами, его уже ждал экипаж. Слуга снес багаж. В доме, боясь разбудить вчерашних полуночников, все ходили на цыпочках. Якушкин разыскал горничную Наташи и наказал ей, чтобы, как только она заприметит, что барышня проснулась, поставила бы под дверь вот эту игрушку, предварительно заведя ее ключиком. Та лукаво кивнула: мол, сделаю.
