не любит тех, у кого в жизни есть смысл.
«Смысл». Снова это отвратительное слово. Ещё год назад в жизни Родиона вроде как было полно смысла, да теперь он весь слился.
— Зря вас чёрт сюда понёс, — вдруг в сердцах сказал водитель. — Тут и раньше всё было как после атомной войны, а сейчас так вообще… В «заброшки» не суйтесь. Там, говорят, опасно.
— Отчего? — спросил Родион. — Всё детство в них с пацанами шастал.
— Ну как хотите, — водитель только рукой махнул.
Проснулся Родион от тишины. После многолетней привычки к шуму мегаполиса — даже в тихом квартале престижных новостроек круглые сутки был слышен отдалённый гул автострады — тишина казалась неестественной, будто в комнате со звукоизоляционными стенами или будто вдруг лишился слуха. Засыпал Родион под ютубовское бормотание с Костиного телефона, то и дело подвисавшее, — против ожидания, связь здесь была, пробивался даже плохонький мобильный Интернет — а теперь, с пробуждением, тишина ударила по ушам, будто две огромные ладони.
Родион подошёл к окну. Вид, знакомый едва ли не на ощупь. Всё детство он видел из окон разные вариации этой картины. Череда редко поставленных приземистых трехэтажек, дальние — «заброшки». Между домами — сколоченные из чего попало либо сделанные из пустых цистерн сарайчики-времянки, жилища на периоды землетрясений, кладовки во всё остальное время. Разнотравье с островками курильского бамбука, искорёженные ветрами плохо прижившиеся деревца, посаженные ещё при основании посёлка. Туман. Деревянные рамы сочили сырость: пластиковые здесь были роскошью. Приютил Родиона и Костю сослуживец отца, одинокий и нищий военный пенсионер. Оказалось, он уже с утра напивается на кухне — в точности как отец в последние годы жизни. Молчаливый, безразличный, с больной распухшей ногой, на которую он прямо сквозь штанину без конца прикладывал компрессы из той же водки. Родион только молча поглядел на это дело и подумал, что ему самому въевшаяся в каждую жилу Москва уже не дала бы тут выжить. Он бы даже не пил — он бы тут просто повесился.
А Москва когда-то встретила его с распростёртыми объятиями. Ему прочили будущее блестящего хирурга, и когда Родион ушёл в пластическую хирургию — прежде всего потому, что в этой области гарантированно водились деньги, — кое-кто из сокурсников, да и учителей, исплевался ядом: мол, променял талант на шелест купюр. Вместо того чтобы спасать жизни, взялся «перекраивать огребальники скучающим бабам». Объективно, это было не совсем так: всё же часть пластических операций делается по медицинским показаниям, да и простая «блажь» порой действительно меняет жизнь человека к лучшему, избавляя от давнего комплекса. Но Родион не спорил. Он был доволен собой. Мечтал вырваться из захолустья и нищеты — и сделал это. Знал бы заранее, куда его приведёт пластическая хирургия, так лучше бы все эти годы в государственной больнице челюстно-лицевым хирургом работал. Может, и заговорил бы, задобрил как-то, зацементировал незримую трещину.
Но тогда он о подобном вовсе не думал. Он прославился как молодой, но отличный специалист по ринопластике — изменению формы носа. Сложная, тонкая работа, успешно практикующих по всей стране знают поимённо. Дорогая частная клиника, богатые и, что важно, довольные результатом клиенты, отличный заработок. Успех не ударил Родиону в голову, он аккуратно обращался с деньгами и ещё более бережно — со своей личной жизнью, хотя на него, эффектного шатена фотогеничной наружности, находилось много охотниц. Долго выбирал, вдумчиво приглядывался, нашёл свою красавицу Наташку, не пустоголовую малолетку, а умницу и ровесницу, терпеливо ухаживал. Он мечтал обо всём том, чего не было у его отца — не только о достатке, но прежде всего о крепкой счастливой семье. Всё вроде бы складывалось. До поры.
…Экскурсия по родному посёлку заняла от силы три часа. Родион шёл по влажным от моросящего дождя плитам «централки», в которых он знал когда-то каждую трещину (новых изрядно прибавилось), и монотонно говорил Косте:
— Жилой дом. Этот тоже жилой… наполовину. А тут когда-то жил только один мужик, бывший военный… надо же, окна на месте, значит, до сих пор живёт. А это «заброшка». Вот ещё «заброшка»… после землетрясения в середине девяностых её хотели взорвать как аварийную. Взрывали-взрывали, а она до сих пор стоит. А вон ворота военной части. Закрыты, странно. В Интернете написано, что она уже несколько лет как расформирована. А вот тут, в бывшей казарме, школа, здесь я учился.
Костя то и дело отбегал в сторону в поисках наиболее удачного кадра. Выбирал, разумеется, наиболее шокирующие и унылые вещи, способные гарантированно вогнать интеллигентную аудиторию его интернет-портала в состояние праведного негодования и в общий депрессивно-философский настрой, выражающийся в бесконечном муссировании темы на «Фейсбуке». Бетонные блоки и торчащие куски ржавой проволоки рядом с детской площадкой, безобразно замусоренные подъезды, истрёпанный выцветший флаг у войсковой части на фоне туманной мглы (тут из будки у КПП внезапно вышел военный — значит, часть всё-таки ещё существовала — и потребовал от Кости удалить несколько кадров с фотоаппарата, отчего Родион почувствовал лёгкое злорадство).
— А вот это мой дом, — вырвалось у Родиона под конец экскурсии. Сам того не осознавая, он устроил так, чтобы под финал прогулки прийти сюда. Домой.
Обшарпанная трехэтажка с разномастными окнами и развешанным на балконах волглым бельём (что у них тут сохнет в такую хмарь?), казалось, смотрела на Родиона с укором. Он не удержался, зашёл в подъезд. Второй этаж. Всё очень маленькое, тесное, до ужаса грязное. Соседняя квартира, судя по крепкой крашеной двери, была жилой, а вот его с отцом — стояла заброшенная, дверь сняли вместе с косяками и, кажется, изнутри всё вымели начисто. Родион помедлил и шагнул внутрь, невольно пригибая голову, — ему всё казалось, что со времён его отъезда потолки тут опустились на полметра вниз.
Так и есть — вынесли всю мебель, сняли рамы. Отслоившиеся остатки знакомых обоев в блеклую полоску, кучи мусора под ногами — не только отпавшая штукатурка, но и мятые пивные банки, бычки. Родион ещё в детстве поражался: кто и как умудряется так мусорить в заброшенных помещениях посёлка, где всего несколько сотен человек и пять маленьких частных магазинчиков с ограниченным ассортиментом.
Окно было явно меньше, чем ему помнилось. Кому и зачем понадобилось поднять подоконник? Родион обратил внимание на странные наросты на бетонных откосах, похожие на сталактиты. На ощупь — тот же бетон. Очень острые. В детстве он нигде тут подобного не видел. Кристаллические образования, отложения каких-то солей? Может, связано с тем паром из расщелины, который иногда окуривает посёлок? Позади что-то сухо скрипнуло, будто гравий. Ещё раз,
