Оксана Ветловская
Земля медузы
И небо, и океан были цвета медицинской нержавеющей стали — именно того бесстрастно-серого, безупречно строгого оттенка, который ни с чем не спутать. Вода сдержанно поблёскивала, будто привычный инструмент в опытной руке. Горизонт был ровен и тонок, как режущая кромка.
По правую сторону, вроде бы далеко, ворчали волны: небольшие и обманчиво смирные, они поджидали зазевавшихся водителей. Путь пролегал «по отливу» — то есть прямо по океанскому дну в те часы, когда вода отступала на восток, открывая у подножия скал нализанный пляж из вулканического чёрного песка, тяжёлого, плотного, спрессованного настолько, что порой казалось, что автомобиль едет по асфальту. Иногда водитель резко выворачивал вправо, объезжая устья рек: тогда старый японский внедорожник долго шелестел шинами по мелкой воде, сильно забирая в океан, и если тут прощёлкать клювом и заехать слишком далеко, то запросто можно было утопить машину в набежавшей волне. А то и самому утонуть. Это ещё отец объяснял. С отцом Родион лет с семи стал ездить «по отливу» в «центр» — единственный город на острове. Прочие места людского обитания тут — небольшие посёлки и военные базы посреди непроходимых лесов. Нигде больше Родион не видел настолько непролазных зарослей. Подлесок из низкого, но густого курильского бамбука превращал здешнюю чащу в сущие дебри. На северной оконечности в них водились медведи; перед поездкой Родион вычитал в Сети, что в последние годы хищники обнаглели и разбрелись по всему острову, а всё потому, что много поселений теперь стояли заброшенными. Природа жадно забирала назад то, что некогда отвоевал у неё человек.
Родион помнил, что «по отливу» в посёлок ездили всё лето. По единственной дороге, мощённой плитами «стратегичке», можно было проехать только зимой, когда снег прочно становился, потому что по разбитым непогодой и землетрясениями бетонным глыбищам проползла бы разве что гусеничная техника. Здесь случались сильнейшие шторма, когда две бесконечности на востоке — небо и вода — темнели, сливаясь друг с другом в озверелую сизую мглу, Тихий океан бесновался, бросаясь на скалы, и тогда посёлок по несколько дней бывал отрезан от мира. Именно в такой штормовой день, по семейному преданию, и появился на свет Родион. До городской больницы было ехать далеко, хотя «стратегичка» тогда была ещё вполне сносной дорогой, и мать рожала его в поселковом медпункте. В те времена, в середине восьмидесятых, военный посёлок был образцом чистоты и порядка: нарядные клумбы вместо вездесущего бамбука и травы по пояс, дома в свежей штукатурке, и даже бельё на балконах запрещалось вешать… ну, так рассказывал отец, сам Родион всё это наверняка видел, но не помнил. Его память начиналась уже только с девяностых, когда дома посёлка стали стремительно пустеть: жители, военные и геологи — кто мог — покидали остров, отправлялись на «большую землю», а кто-то и вовсе прочь из огромной рассыпающейся страны.
Именно тогда уехала мать. Навсегда. И это была самая первая трещина в Родионовой биографии: такие бывают на защитном стекле телефона, вроде бы тонкие и незаметные, они неумолимо ползут дальше, лишая стекло прочности. Мать не то чтобы не любила сына — просто ей, восемнадцатилетней девчонкой выскочившей за лётчика, поехавшей за ним на край света, слишком быстро наскучил замкнутый мирок посёлка, где танцы в офицерском клубе были целым событием, даже вынести мусор было событием, ради прогулки с мусорным ведром офицерские жёны наряжались как на праздник. И мимоходом родившийся ребёнок ей быстро наскучил тоже. «Смысл, — слово, которое часто повторяла она. — Тут ни в чём нет смысла». Однажды она уехала погостить к родителям на материк и просто не вернулась.
— Смысл ей… Да в одном он: бабы — курвы, — высказался по этому поводу отец.
Внешне безразличный, он долго курил в настежь открытое окно. Потом чертыхнулся: сигарета выпала из прыгающих пальцев, тюкнула по карнизу. Пятилетний Родион повторил про себя: «Смысл». По звучанию слово было скользкое, как брусок мыла, и суть его тоже ускользала.
…Костя, молодой журналист, потребовал остановить машину и, шлёпая по оставшимся с отлива лужам, побежал снимать чёрные скалы и серый океан, на ходу переоснащая объективом свою крупнокалиберную зеркалку. Лет на десять младше Родиона, Костя, вчерашний студент-выпускник, ходячий набор штампов относительно успешной молодёжи — хипстер, блогер, сотрудник крупного новостного интернет-портала, дрищ с копной высветленных по моде волос, он познакомился с Родионом на волне скандала вокруг его клиники, прознал, откуда тот родом, и уговорил поехать с ним в это путешествие. Быть кем-то вроде гида. Костя мечтал отснять «хайповый» материал о какой-нибудь «жопе мира».
— Чтоб я про свою малую родину такого больше от тебя не слышал, — буркнул Родион.
Подумал и согласился. Что угодно было лучше, чем сидеть в пустой квартире и пить в одиночестве. Родион вполне осознавал, что у него есть все шансы превратиться в тихого алкоголика. К сожалению, это было наследственное.
Много лет после отъезда матери отец держался. Он служил в штабе вертолётного полка и каждое утро отправлялся пешком в расположение неподалёку. Остров считался наиболее вероятным местом высадки возможного противника: спорная территория, южнее — Япония, за океаном — Америка. Родион приходил из школы, готовил нехитрый обед, потом ужин и ждал отца, глядя в окно: удобно, окна кухни и большой комнаты выходили на «централку», единственную, по сути, улицу посёлка, мощённую всё теми же бетонными плитами, превратившимися от частых дождей в подобие вылезших из земли древних окаменелостей. Попивать отец начал, когда Родион учился уже в старших классах. Всё больше, всё глуше, всегда в одиночку.
— Батя, ну ты чего? — укорял его Родион.
— Она права: ни в чём нет смысла, — ответил как-то отец, удерживая на столе бутылку, которую Родион попытался было забрать.
Разумеется, отец говорил о матери. Так и не смог её забыть. Вскоре Родион закончил школу, на семейные сбережения уехал попытать счастья в Москву, неожиданно легко поступил в тамошний медицинский вуз, отец же рано, как все военные, вышел на пенсию и остался в посёлке — ему-то ехать было некуда. Когда Родион, весёлый циничный студент «мёда», приехал на каникулы (а получилось только после второго курса: дорого, до островного «центра» лететь почти через всю Россию, с пересадками), то обнаружил отца уже спившимся напрочь, обтрёпанным и синюшным алкашом в такой стадии, которую сверстники Родиона презрительно называли «бухарь». Таких — проспиртованных безымянных тел с циррозом печени, бомжей из московских вокзалов и подворотен, —
