здесь уместно говорить, – однако же нередко и комфортные, и даже очень – даже, бывает, и роскошные, оттого и добровольные. Туда под дулами, прикладами – уж точно не сгоняют…»
«Ну а базар?» – поторопили мы Тихонина, и он продолжил, не в пример нам, терпеливо:
«“Ну а базар?” – спросил я у Шен Фина. – “Базар совсем другое дело”, – ответил мне Шен Фин – и уже сам зажмурился, но не от ужаса, понятно, но от мечтательного счастья.
…Базар, по его слову, – это такое сборище людей, куда их не сгоняют и не загоняют, но куда их зазывают… Зазывают, но и не заманивают с задней мыслью. Его пределы обозначены нестрого: если базар не задался, народу набралось немного – они, эти пределы, сами собой сжимаются, скукоживаются до небольшой толкучки, но, если жизнь базара бьет ключом, его просторы могут расширяться до всех мыслимых пределов; а если паче чаяния вокруг базара кем-то когда-то установлена ограда или он располагается под крышей – он выливается наружу из-под крыши; перемахнув через ограду, он расплескивается в такую ширь, сколько его душе угодно. В гетто такое невозможно: весь его смысл – в ограде, в ее строгом соблюдении, даже если крыша прохудилась или крыши вовсе нет – на радость всем дождям, снегам и всем охранникам, укрытым в своих будках от снегов и от дождей. Там жизнь мертва, зато базар – Шен Фин не удержался и опять зажмурился от удовольствия, – базар жизнью живет. Он – толкучка, толковище: да и как не потолкаться среди живых людей? как с ними не потолковать?.. У каждого с собой – что-то свое: свои поделки, вещи, безделушки, свои яблоки или, допустим, вишня, свой живой пучок травы; своя память в милых сердцу вещицах, фотографиях, открытках, чтобы ими всякий мог интересоваться – может быть, и любоваться, может, и купить какую, сойдясь в цене, уже себе на память… Кто предложит вышивку, кто – вышиванку, кто куклу, кто-то – целый кукольный театр в сундуке; кто – попивает пиво в стороне, подавая другим пример или им на зависть… Тут тебе ярмарка и фестиваль, тут тебе торг и карнавал, все это – жадная до жизни жизнь с людьми, у них на виду, ради их похвалы, радости и пользы… Но от базара люди устают. От его гвалта, криков, хохота и толчеи, потом и от внезапной грусти – когда они уже идут с базара восвояси, все еще радуясь, но и наскучив радоваться удаче или зализывая чувство неудачи: что-то не продалось, что-то ни к чему купилось, то есть – совсем не то и с переплатой… Тянет туда, где все расписано, размеренно и подстраховано, – не в то, конечно, гетто, где охранники с собаками прячутся по будкам, нет, – в любое человеческое, по-человечески устроенное гетто, где все понятно, все приятно, все включено, все гарантировано, как сама смерть… Тем и живет на свете большинство из нас: с базара – в гетто, из гетто – на базар».
…Тихонин помолчал тогда немного, потом закончил: «Еще я помню, как Шен Фин немного помолчал и так закончил разговор: “Мы с тобой совсем не большинство. Мы повсюду и насквозь – люди базара, и только базара. Не везде нам рады, пусть нас и любят все”».
…Проскочив насквозь Галлиполи и в усталой спешке оставив его без внимания, они наконец прибыли на берег Дарданелл. Воды пролива были уже невидимы в ночи. Тихонин остановил «меган» под фонарем на темной, невеликой пристани Эджеабата. Они вышли из машины. На пристани усталыми тенями толпились люди, кто с машинами, кто без: все ждали молча последнего парома.
После покупки билетов Мария вернулась в машину, лишь одно сказав:
– Уже нет сил.
Опустилась на заднее сиденье, потом и улеглась, свернувшись. Тихонин предпочел остаться снаружи, чтобы не раздражать ее, усталую, собой… Паром, однако, скоро прибыл и пришвартовался. Погрузка людей и машин длилась дольше ожидания; Тихонин, сев за руль и встраиваясь в очередь, немного нервничал: хозяину ночлега в Трое он опрометчиво пообещал, заказывая номер, вселиться до полуночи…
Паром плавно прибыл в Чанаккале… Они порядком поплутали по его пустынным улицам, пока не вырвались на нужное шоссе. Время было за полночь; Троя, судя по геолокации, близилась. Тихонин нетерпеливо разогнался; огни дорожных фонарей по краям трассы слились в два пылающих жгута; потом ряды фонарей кончились, жгуты оборвались; дальний свет фар, скользнув по черному асфальту, уперся в ночь – позже Мария признавалась Тихонину: прежде, чем в свете фар вдруг вспыхнул указатель поворота на Трою, она, задремывая, показалась себе мухой, навек впечатанной в окаменевшую смолу… Следуя указателю, Тихонин сбросил скорость, повернул направо и переключил фары на ближний свет. Под колесами зашелестели, потрескивая, камешки проезжей дороги, и вскоре фары высветили у правой обочины белую вывеску с коричневыми, круглыми и ломкими, стилизованными под древнегреческие, буквами: «TROJA PENSION & CAMPING».
На крыльце неогороженного, слабо освещенного дворика-террасы Марию и Тихонина встретил хозяин, заспанный и недовольный; назвал себя Ураном, молча проводил их мимо совершенно пустой автостоянки к одноэтажному строению всего с тремя, на беглый взгляд, номерами: у каждого из них был свой, отдельный выход на террасу. Уран открыл ключом дверь одного из номеров, того, что справа, – вошел первым, зажег там свет, оставил ключ на столике у входа и ушел, ни слова не сказав. Свет в номере горел недолго: изнуренные дорогой Мария и Тихонин, наскоро скинув одежду, поспешили погасить его, упали на постель и оба сразу уснули.
Когда проснулись, утро было уже жарким, завтрак, поданный Ураном на боковой веранде, – хорош и прост, сам Уран – сдержанно приветлив. Он показал, как пройти к Музею Трои и как попасть в нее саму. Собираясь на выход, Мария взвесила на ладони книгу Фила. Укладывая ее в свою льняную сумку-торбу, слегка попеняла Тихонину:
– Ты так и не прочел. Я понимаю, было некогда… Может, ты сейчас посмотришь хотя бы несколько страниц, я укажу какие, – просто чтобы иметь представление?
– Я уже имею представление, – нехотя признался Тихонин и рассказал Марии вкратце о давнем рождественском утре в ледяном вагоне подмосковной электрички, о кем-то брошенной газете, свернутой в жгут. В осторожном своем рассказе он умолчал об эксперте по нелепостям и самого слова «нелепость» сумел избежать – заметил лишь, что в одной из познавательных статеек, где среди прочего речь шла и об археологии, упоминалось мнение некоего Филиппа Масгрэйва о якобы подлинном местонахождении Трои…
– Не изначальной, а шестой по счету, гомеровской, Трои, – сочла нужным в этом месте перебить его Мария и добавила: – Это имеет значение…
– …И упоминалось это мнение неодобрительно, – закончил свой рассказ Тихонин.
– Скажи лучше: там была насмешка, – Мария быстро и неприятно улыбнулась. – Ведь насмешка?.. Знал бы ты, сколько их, этих насмешек! Иногда мне кажется, что их больше, чем газет… Не стоило тебе эту газетку читать.
– Отчего же, очень даже стоило, – возразил Тихонин ласково: – Благодаря этой, как ты говоришь, насмешке…
– Это я́ говорю, или все-таки – насмешка? – вновь коротко и неприятно улыбнулась Мария.
– Хорошо. Ты не ошиблась: там была насмешка… Но если б не она, я бы не додумался тогда, что речь может идти о твоем муже-археологе. Я знал и помнил только имя Фил… Фамилию не знал и не хотел знать, но тут подумал: вдруг подсказка? Вдруг судьба?..
– И ты взял след…
– Вот именно.
– Пошел по следу и нашел меня…
– К этому я и клоню.
Мария
