— Тогда сходи за ним. Пусть не откладывая явится сюда.И никому ничего не рассказывай, можешь только упоминать, что один из пилигримовзаболел и мы его здесь подлечиваем. Я беру на себя уход за ним и сам буду еголечить.
— Слушаю, Победоносный.
И монах спешно покинул повильон. Татхагата уселся рядом сматрасом и погрузился в ожидание.
Прошло два дня, прежде чем на убыль пошла лихорадка ирассудок вернулся в эти темные глаза. Но на протяжении этих двух дней всякий,чей путь лежал мимо павильона, мог услышать голос Просветленного, монотоннобубнившего над своим спящим пациентом, словно бы обращаясь к нему. Изредка итот бормотал что-то бессвязное, громко говорил вдруг что-то, как всегда бываетв лихорадочном бреду.
На второй день больной вдруг открыл глаза и уставился вверх.Затем он нахмурился и повернул голову.
— Доброе утро, Рилд, — сказал Татхагата.
— Ты кто? — спросил тот неожиданно глубокимбаритоном.
— Тот, кто учит пути освобождения, — был ответ.
— Будда?
— Так меня звали.
— Татхагата?
— И это имя давали мне.
Больной попытался приподняться и повалился назад.По-прежнему совершенно безмятежным было выражение его глаз.
— Откуда ты знаешь мое имя? — спросил он наконец.
— В бреду ты много разговаривал.
— Да, я был очень болен и без сомнения бредил. Япростудился в этом окаянном болоте.
Татхагата улыбнулся.
— Один из недостатков путешествия в одиночку: некомупомочь тебе в беде.
— Ты прав, — согласился Рилд, и веки его вновьсомкнулись; он задышал глубоко и ровно.
Татхагата остался в позе лотоса, ожидая…
Когда Рилд очнулся в следующий раз, был вечер.
— Пить, — сказал он. Татхагата дал ему воды.
— Ты голоден? — спросил он.
— Нет, мне, моему желудку пока не до этого. Он поднялсяна локтях и уставился на своего опечителя. Затем повалился обратно на матрас.
— Это как раз ты, — заявил он.
— Да, — откликнулся Татхагата.
— Что ты собираешься делать?
— Накормить тебя, когда ты скажешь, что голоден.
— Я имею в виду после этого.
— Присмотреть за тем, как ты спишь, дабы ты опять невпал в бред.
— Я не о том.
— Я знаю.
— После того, как я поем, отдохну, вновь обрету своисилы — что тогда?
Татхагата улыбнулся и вытащил откуда-то из-под своей одеждышелковый шнурок.
— Ничего, — промолвил он, — совсемничего, — и он, изящно перекинув шнурок Рилду через плечо, отвел руку.
Тот тряхнул головой и откинулся назад. Поднял руку ипробежал пальцами вдоль шнурка. Обвил им пальцы, затем запястье. Погладил его.
— Он священен, — сказал он чуть позже.
— Похоже…
— Ты знаешь, для чего он служит и какова его цель?
— Конечно.
— Почему же тогда ты не собираешься ничего делать?
— Мне нет надобности что-то делать или действовать. Всеприходит ко мне. Если что-то должно быть сделано, сделать это предстоит тебе.
— Не понимаю.
— Я знаю и это.
Человек глядел в тень у себя над головой.
— Я бы попробовал поесть, — заявил он.
Татхагата дал ему бульона и хлеб, и он съел их аккуратно,чтобы его не вырвало, и его не вырвало. Тогда он выпил еще немного воды и,тяжело дыша, улегся обратно на матрас.
— Ты оскорбил Небеса, — заявил он.
— Мне ли этого не знать.
— И ты умалил славу богини, чье верховенство никогда неставилось здесь под сомнение.
— Я знаю.
— Но я обязан тебе своей жизнью, я ел твой хлеб…
Ответом ему было молчание.
— Из-за этого должен я нарушить самую святуюклятву, — заключил Рилд. — Я не могу, убить тебя, Татхагата.
— Выходит, я обязан своей жизнью тому факту, что тыобязан мне своей. Давай считать, что в смысле жизненных долгов мы квиты.
Рилд хмыкнул.
— Да будет так, — сказал он.
— И что же ты будешь делать теперь, когда ты отказалсяот своего призвания?
— Не знаю. Слишком велик мой грех, чтобы мне было дозволеновернуться. Теперь уже и я оскорбил Небеса, и богиня отвернет свой лик от моихмолитв. Я подвел ее.
— Коли все так случилось, оставайся здесь. По крайнеймере, тут тебе будет с кем поговорить как проклятому с проклятым.
— Отлично, — согласился Рилд. — Мне неостается ничего другого.
Он вновь заснул, и Будда улыбнулся.
В следующие дни, пока неспешно разворачивался праздник,Просветленный проповедовал перед толпой пришедших в пурпурную рощу. Он говорило единстве всех вещей, великих и малых, о законах причинности, о становлении иумирании, об иллюзии мира, об искорке атмана, о пути спасения черезсамоотречение и единение с целым; он говорил о реализации и просветлении, обессмысленности брахманических ритуалов, сравнивая их формы с сосудами, из которыхвылито все содержимое. Многие слушали, немногие слышали, а кое-кто оставался впурпурной роще, чтобы принять шафранную рясу и встать на путь поиска истины.
И всякий раз, когда он проповедовал, Рилд садилсяпоблизости, облаченный в свое черное одеяние, перетянутое кожаными ремнями, несводя странных темных глаз с Просветленного.
Через две недели после своего выздоровления подошел Рилд кучителю, когда тот прогуливался по роще, погрузившись в глубокие размышления.Он пристроился на шаг позади него и через некоторое время заговорил:
— Просветленный, я слушал твое учение, и слушал его стщанием. Много я думал над твоими словами.
Учитель кивнул.
