счет земель, бывших в ведении казны. Офицеры устраивались в своих бостелях как в собственных имениях, хозяйничали, улучшали, пользовались и сами и их семейства средствами жизни. В случае войны, доходы заменялись денежными выдачами в виде помесячного жалованья, но оно далеко не всегда выплачивалось своевременно. В каждом линейном полку капитаны, т. е. ротные командиры, обязывались содержать полковой обоз, повозки, лошадей и все прочее необходимое для передвижения армии; на это они получали особые деньги (passe-ѵоиапсе). Понятно, что обязанность эта, вызывая в военное время приведение обоза в активное состояние, требовала от начальника известных лишений; но в мирное время обозные деньги составляли увеличение дохода капитанов.
Другая существенная и непонятная с современной точки зрения особенность военной службы заключалась в системе покупки и продажи чинов и должностей, истекавшая впрочем из объясненного порядка вознаграждения. Всякий офицер, а иногда даже и унтер-офицер, получая назначение, должен был выкупить его у своего предшественника, уплатив ему более или менее значительную сумму смотря по ценности поместья и других преимуществ, утрачиваемых одним и получаемых другим. Эта система вела разумеется к немалым злоупотреблениям, и бедный, хотя и дельный офицер, неизбежно уступал богатому товарищу. Правительство старалось устранить эти злоупотребления и регулировать самые отношения. Назначен был размер, которого платимая сумма не должна была превышать; но так как это правило противоречило обоюдным интересам договаривающихся, то закон был почти всегда под разными предлогами обходим. Только крупная сумма могла побудить оставить службу, а преимущества и выгоды, предстоявшие при занятии должности, особенно в виду повышения, заставляли платить невозможное.
С другой стороны правительство брало на себя обеспечение офицеров, лишенных по болезни или по увольнении в отставку возможности служить, а также их вдов и детей. С этою целью кроме предоставления наследникам временного пользования бостелем на год или и более, им выдавалась та сумма, которая, была уплачена офицером за последнее занятое место. Так выше было упомянуто, что Спренгтпортен при увольнении в 1780 году от службы получил 18 т. риксдалеров (36 т. фр.) вознаграждения. Кроме того и его жене, за службу отца, было выдано особо 24 т. ф.
Такими мерами шведское правительство старалось привязать к себе офицерство и действительно привязывало. Всякая перемена в положении военнослужащих угрожала подрывом их благосостояния можно сказать в корне. При занятии же страны неприятелем, офицер не только утрачивал поместье, делался бездомным, но и лишался той суммы, которую мог ожидать от своего правительства при оставлении службы, а если бы оно даже и вознаградило впоследствии, то это было сопряжено с целыми годами ожиданий и с значительными урезками. Во всяком случае, такое вознаграждение являлось уже делом милости, а не права.
Естественно, что при таком положении масса офицерства была настроена консервативно. Всякая перемена грозила разными случайностями в деле первостепенной важности, в вопросе о средствах существования. В данном случае консерватизм этот тем более должен был сказаться, что масса офицерства по сознанию самих Спренгтпортенов, русскому правительству не доверяла, а население его боялось. Понятно, что попытки Буксгевдена склонить шведских офицеров в пользу мирных отношений не имели почвы и должны были только побудить еще более сомкнуться для сопротивления, с успехом которого связано было их материальное благосостояние.
ГЛАВА XV. Присяга и затруднения
6-го марта, после пятидневной бомбардировки сдалась крепостца Свартгольм. В числе условий капитуляции, по которой гарнизон объявлялся военнопленным, сделано изъятие для природных финляндцев: они получили свободу возвратиться в свои дома. При этом они подписками обязались оставаться спокойными в своих гейматах, и не только не служить против Русских до заключения мира, но и ничего не предпринимать против них посредственно или непосредственно.
В то же почти время, именно 10-го марта, окончательно занята князем Багратионом «столица» Финляндии, Або, где уже находился отряд Шепелева, посланный туда еще ранее немедленно по завладений Тавастгусом.
12-го марта прибыл граф Буксгевден. На официальном приеме некоторых из местных должностных лиц, епископ абоский Тенгстрём, он же и вице-канцлер университета, произнес приветственную речь от лица обоих этих учреждений. «Два раза в минувшем столетии, — сказал он, — абоские музы, устрашенные бряцанием оружия, бежали из своих жилищ. Этот раз они остались, доверяясь справедливым и благотворным свойствам нынешнего русского правительства, великодушию истинного героизма и духу времени, который даже среди ужасов войны предлагает неприкосновенное убежище всесветным труженикам науки». От лица собственно духовенства абоской епархии, также как и от народа, епископ выразил самую живую признательность за данное Государем обещание покровительствовать лютеранской религии и её церковным установлениям. Лично от себя Тенгстрём просил верить искренности его усилий к поддержании в крае полного спокойствия и бескорыстному усердию в содействии всему, что будет предпринято для общественной пользы.
Городской голова города Або с своей стороны произнёс краткое приветствие, в котором свидетельствуя о том, что город сдался русским войскам без малейшего сопротивления, поздравлял генерала с счастливым прибытием и просил чтобы с городом поступлено было согласно великодушии и милосердию Его Императорского Величества.
По занятии Або, а затем и Гангеуда, русские войска владели всем южным побережьем Финляндии, не смотря на то что Свеаборг еще не сдался, и к энергической бомбардировке его не приступали за неполучением из Петербурга осадных орудий. Но прочность занятия этого края обусловливалась зимним временем; открытие навигации могло изменить многое. Поэтому граф Буксгевден не уставал повторять графу Румянцеву о необходимости обеспечить себя со стороны населения, ускорив приведение его к присяге.
В Петербурге, как выше было объяснено, дело это усложнялось ожиданием издания новой декларации к державам, вызванной арестом в Стокгольме посланника Алопеуса, а затем опубликованием манифеста о присоединении завоеванной части шведской Финляндии к России. Кроме того не могли остановиться на. порядке, в котором должен был исполниться привод к присяге. Заявления Спренгтпортена о желании де-Геера и всего дворянства совершить этот важный акт и последовавшие затем отказы и разоблачения не могли не убедить, что дело совсем не так просто, как его изображали. С другой стороны, по примеру дворян, и пленное офицерство выражало желание присягнуть не иначе, как после других сословий.
Министерство иностранных дел, а может быть и сам Государь, были тем в большей нерешимости по этому предмету, что им приходилось выбирать между двумя течениями, которым следовали их шведские советники. Спренгтпортен, вынужденный теперь покинуть Финляндию и возвратиться в Петербург, вновь принялся муссировать свою постоянную идею о созыве в Або финляндского сейма, на котором обещал Государю заблистать во всей силе своего красноречия. Но у него был теперь не бессильный конкурент и даже противник в лице майора Клика. Сделав свою негласную поездку по Финляндии, он явился
