class="p1">Из комнаты доносился громкий звук футбольного матча.
Мысль о побеге пришла двадцатого апреля, в годовщину смерти мамы. С утра Лидия отправилась в райцентр, сначала в церковь, потом на рынок. Повёз её Володя – личный шофёр Белозерцева. Ближе к обеду выехали обратно в посёлок. Но на полпути раздался звонок, после которого Володя, бегая глазами по обшивке салона, вспомнил о каком-то важном поручении Николая Павловича. Возвратились обратно, чтобы забрать на почте тугой пакет тюремных писем, которые обычно доставлял почтальон. Лидия Сергеевна внутренне сжалась – неужели её рассекретили?
Письма Василенко теперь уходили дважды в неделю. Роман бурлил, приближаясь к кульминации. Белозерцева потеряла бдительность и однажды оставила стопку листов на кухонном столе. Вдруг Николай увидел их? Как теперь объясниться? Что сказать?
Но тревожилась Лидия Сергеевна не о том. Истинная причина была до слёз банальной. Когда они с Володей заносили пакеты с покупками в квартиру, вдруг повеяло ландышем. Тонкая душистая волна коснулась щеки Лиды и растворилась за спиной. Тапочки стояли носками к двери, а не наоборот, как оставляла Лида. Дверь в ванную была приоткрыта, полотенце валялось на полу. Муж вышел из комнаты, свежий и довольный, завязывая на ходу галстук гражданского костюма.
– К Семибратову вызвали, – пояснил он замершему на пороге водителю. – Сейчас и поедем.
– А ты всё в трудах и в трудах, аки пчела, – ласково заговорил Николай, торопливо чмокая жену в щёку. – Что празднуем? – спросил, взвешивая на руке тяжесть пакета.
– Маме четыре года, – выдавила Лида в глухую спину, застрявшую на миг в дверном проёме.
– А-а-а, ну ладно. Вечером буду.
Хлопнула входная дверь. Лидия медленно, ощупывая стену, побрела в спальню. Широкая, крытая атласным покрывалом кровать, достаточно просторная для того, чтобы в ней спали порознь, не касаясь друг друга, два давно ставших чужими человека, высилась брачным надгробием посреди комнаты. Лида механически выдвинула верхний ящик тумбы – среди вороха мужских мелочей лежала блестящая заколка с застрявшей в ней тонкой каштановой нитью.
Выходит, всё так и есть. Намёки сослуживиц, косые взгляды дежурных, а она – Лидия Белозерцева – упрямо не замечала их, считая себя выше тюремных сплетен. Или не желала замечать? С удивлением, Лидия Сергеевна не обнаружила в себе ни жгучей обиды на мужа, ни ревности, ни горечи обманутой любви. Думать об измене было противно и вместе с тем облегчительно – ведь теперь у неё появился веский повод уйти. Вот только куда?
«Куда теперь? – думала она, стоя возле окна. – Дома её никто не ждал, но дом был, хоть и далёкий, – и этого достаточно, чтобы к нему стремиться. А здесь – лишь временное общежитие для отчуждённых, оторванных от мира людей. Одно слово – тюрьма.
За что же цеплялась она все эти годы? За статус замужней женщины, доставшийся ей на четвёртом десятке? За слепую надежду иметь детей, угасшую вместе с чахлым подобием любви? За расстояние в тысячи вёрст, оправдывающее её отсутствие там, где ей надлежало быть? За чувство вины перед матерью, к которой приехала лишь за день до смерти, фактически убив её «по неосторожности»? Щит объективных причин, неодолимых обстоятельств, которым она защищалась всю жизнь, на поверку оказался не прочнее картонки. Но теперь ничто не держало её здесь…».
В день объявления амнистии на стенде колонии вывесили списки освобождаемых. Такие же разослали во все службы, включая кабинет цензора. В перечне фамилий Белозерцева нашла Василенко А.П. Срок ему сократили на треть, датой освобождения назначили 11 июня. Значит, через пару недель история будет окончена. Лидия нисколько в этом не сомневалась, она чувствовала – развязка близка.
Вернувшись домой с новыми главами в конверте, Лида, не включая света, прошлась по квартире, в которой прожила девять лет. Щуплый, сумеречный свет заложил усталые тени в комнате, казавшейся сейчас грубой декорацией к посторонней жизни. Всё здесь так и осталось чужим – тихие кресла, бокалы в серванте, низкая, будто вбитая в пол мебель.
Лидия распахнула шкаф, но вечер уже сгустил краски – одежда темнела в платяном саркофаге понуро и обречённо, ссутулив плечи, пригнувшись под грузом воспоминаний. Поколебавшись, Лида захлопнула дверцу и пошла на кухню готовить ужин. Она не уедет пока не дочитает рукопись Василенко.
Последнее письмо попало к ней в руки за день до освобождения.
«Мама, здравствуй! Объявили амнистию, через три дня я буду дома. Так что это письмо, скорее всего, получу сам. Встречать меня не надо…» – Лида не стала дочитывать. Забрала домой вместе с последними главами.
Времени было в обрез. Чемодан она собрала ещё вчера и спрятала под кроватью. Ничего не стала брать – кое-что из одежды, несколько книг, термос и кружка – вот и весь багаж. Билет до Каменки лежал в сумочке вместе с документами и зарплатой за май. С Николаем Лида решила объясниться запиской – так спокойнее. И заявление об уходе оставит ему же – зачем сор из избы выносить? Он всё устроит.
Надо было как-то пережить сегодняшнюю ночь, не выдать себя. Но Николай ночевать домой не пришёл, известив запоздалой смс-кой о срочной командировке в Барнаул. Участь Лиды была предрешена.
Оставалось одно – дочитать рукопись. Дрожащими руками Лидия развернула листы, но они оказались пусты. Просто белая бумага, аккуратно сложенная по размеру конверта. Лида бросилась перечитывать письмо Василенко матери, но ничего интересного там не обнаружила. Отдельно от письма и белых листов, выпала записка:
«Здравствуй, мой добрый читатель!
Я понимаю твоё замешательство, когда вместо развязки – чистые листы и никаких точек над «i». Но ведь эти точки ты можешь расставить сам? Эпилога не будет. Случится завтрашний день, который – даже один! – может изменить все последующие. Можно ли вернуться в прошлое? Нет. Но можно вернуться в настоящее! Лишь бы это было стоящее настоящее. Без картонных щитов, привычного холода и пустых иллюзий…»
Всю ночь Лидия не сомкнула глаз. А утром сняла с руки кольцо, придавила ключом записку для Николая и, тихо притворив за собою дверь, отправилась в своё настоящее.
В тот же час из ворот колонии вышел неприметный человек в тёмной не по сезону куртке и, вскинув рюкзак на плечо, пошёл к ближайшему полустанку.
На перроне Лида увидела грубо крашеный синим почтовый ящик с паутиной у прорези и сунула в него освобождённое от чистых листов письмо.
Василенко и Белозерцева ехали в одном поезде тысячи километров вдвоём, одни в пустом вагоне. Они возвращались домой. На свободу. В настоящее.
Увидеть Париж…
Лидия Васильевна
