были между двадцатью и тридцатью. Волосы ее напоминали аркан. Ширина ее лба равнялась ширине вершины холма. Губы ее были подобны отмоченной шкуре быка. Как меч, залежавшийся в ножнах, были мутны ее глаза. Руки ее были как дубы. Дышала она, как лес в непогоду. Запомним ее лицо, еще будут о ней слова! Когда вестники пира вопросили, чей конь должен пойти первым, Конурбай с места крикнул:
— Первым пустим коня великанши Канышай, ибо она существо женского рода!
Люди согласились, не желая спорить с властным китайским ханом. А Манас подумал: «Я отыграюсь на другом». Тут вестники пира вопросили:
— Какое изберем расстояние для скачек?
Манас встал с места, чтобы назначить расстояние, но его опередил богатырь Урбю, крикнув:
— Изберем расстояние, равное двум дням пути!
Это самовольство Урбю вывело Манаса из себя. Он ударил своего воина с размаху плетью. Урбю, покачнувшись, чуть не упал на землю, но удержался. С обидой сказал он Манасу:
— Однако ты раздулся от гордости, подобно чаначу, наполненному кумысом.
Тогда Кошой рассердился на дерзкого Урбю и прогнал его, сказав:
— Разве ты не понимаешь, что там, где говорит Конурбай, должен говорить Манас, а не какой-нибудь Урбю!
Манас молчал, чтобы дать остыть своему гневу, молчал так долго, что за это время мог свариться котел мяса. Когда гнев остыл, Манас промолвил:
— Пусть расстояние для скачек будет равно шести дням езды туда и шести дням езды обратно.
Все согласились со словами Манаса. Две тысячи наездников поскакали добывать первенство своим коням, а вестники пира провозгласили:
— В ожидании возвращения коней начнем прочие состязания. Первым объявляется стрельба в золотой слиток.
Стали готовиться к стрельбе. Шестьсот стволов деревьев без листьев связали в один шест, а к верхушке этого шеста привязали сорока двумя бечевками слиток золота: он должен был стать наградой победителю состязания.
Каждый, кто считал себя метким стрелком, решил попытать счастья. Стреляли джигиты всех племен, стреляли до знойного полдня, истратили все свои стрелы, но слиток продолжал висеть на верхушке шеста, и блеск его, усиленный полдневным солнцем, только раздражал джигитов. Тогда приступили к делу сорок богатырей во главе с Манасом. Первым выстрелил Чубак — и попал в одну из веревок. В следующую веревку попал Сыргак, в следующую — Аджибай. Сорок веревок разорвались от стрел сорока богатырей, а слиток продолжал висеть на верхушке, сияя, как солнце. Последним выстрелил Манас — и разорвал последние две веревки. Золотой слиток, горячо сверкнув, упал. Манас на всем скаку пригнулся к земле и поднял слиток. Шум одобрения пронесся по долине. А Манас подскочил к воину Урбю, застывшему в обиде, и сказал:
— Возьми, Урбю, этот слиток, и забудем ссору.
Урбю молча взял слиток.
Солнце уже заходило, поэтому было решено следующее состязание перенести на утро. А далеко-далеко скакали, добывая первенство, богатырские кони, и это был первый день скачек.
Настало утро, и вестники пира провозгласили:
— Объявляется поединок в пешем строю. Вот награда: шестьсот коней, сто верблюдов, двести коров, пятьсот овец.
Не успели замолкнуть вестники пира, как из среды тыргаутов вышел великан. Все увидели: это в нем сила кипит, как негашеная известь, это он подобен тигру, приготовившемуся к прыжку, это его усы подобны лопастям мельничных колес, это он забрал себе в голову не оставить в живых ни одного из богатырей мира это его именуют опорой дома Чингиза, это его называют великаном Джолоем!
Он вышел на площадь, урча, как пьяный слон. Затаив дыхание, смотрели на него гости. Никто из них не сумел даже произнести звука «а» — звука удивления.
«Оказывается, есть на земле и такие! — думал каждый. — Кто же решится вступить с ним в единоборство?»
Страх прошел по рядам гостей, и запах этого страха ударил старому Кошою в ноздри. Он крикнул:
— Киргизы, неужели среди вас нет храброго сына? Когда я был моложе, я не раз боролся с этим черноверцем Джолоем и, видите, жив до сих пор. Может быть, ты, воин Тоштюк, выйдешь против Джолоя? — обратился старый исполин к рослому воину, с широкими плечами и изможденным лицом.
Тоштюк отвечал:
— Если ты прикажешь, дядюшка, то я пойду. Как же не пойти? Разве месяц прячется от звезд? Боюсь одного: семь лет провел я в недрах земли, в плену у этого самого обжоры Джолоя, и в жилах моих осталась всего лишь одна ложка крови.
Тогда Кошой обратился к Аджибаю:
— Может быть, ты выйдешь против Джолоя?
Аджибай ослепительно улыбнулся и сказал:
— Дядюшка, конечно, я выйду! Как же не выйти? Разве беркут прячется от лисицы? Жаль мне только сладкого языка в моей гортани, полезного для дела посла.
Кошой решил обратиться к следующему богатырю, но его опередил Сыргак.
— Дядюшка! — крикнул он. — Если нужен борец против Джолоя, то почему вы забываете произнести мое имя?
Старый исполин покачал седой головой:
— Ты еще молод, Сыргак, мой волчонок! Мышцы рук твоих еще не окрепли, а ведь борьба-то вручную. Надо мне посоветоваться с Манасом, он и назначит борца.
И Кошой направился к Манасу. Тот, подумав, сказал:
— Джолоя могут одолеть два человека: ты или я. Дважды бежал от меня Джолой, но сидели мы тогда на конях. А в пешей борьбе я слаб. Правда, победил я в пешей борьбе Железного Стрелка, но тот не был великаном. Придется тебе, дядюшка, выйти против Джолоя: борьба-то ведь вручную!
— Разве ты забыл число моих лет? — спросил с укором старый Кошой, но согласился: захотелось ему вспомнить молодость. Он сказал только: — Мои шаровары, предназначенные для борьбы, давно уже истрепались. Стоит Джолою их дернуть, как они расползутся. Тогда мы, киргизы, станем посмешищем среди племен. Найди-ка мне прочные шаровары.
Манас приказал джигитам найти прочные шаровары для борьбы, но ничьи шаровары не подошли великану Кошою. Предложил ему Манас свои, и они оказались малы. Тогда Манас, как будто вспомнив о чем-то, поспешно направился в свою юрту и вышел оттуда с новыми шароварами. Он сказал Тоштюку и Аджибаю:
— В швах есть запас. Распорите, выпустите запас и сшейте снова.
Аджибай и Тоштюк сделали, как велел Манас, и надели шаровары на Кошоя. Шаровары оказались впору. Обрадовался Кошой, воскликнул:
— Великолепные шаровары! Кто бы мог их сшить?
Манас усмехнулся и ответил:
— Их сшила Каныкей. Перед отъездом она мне их вручила, сказав: «Я сшила эти шаровары, чтобы получить благословение борца. Говорят, если борец благословит работу швеи, то будет она счастлива в браке».
Тогда Кошой благословил умницу Каныкей и, обнажившись до пояса, вышел на площадь. Увидев его, Джолой захохотал, показывая зубы величиной с дверь.
