не посвящая Критона в подробности происшествия.
Врач размышлял недолго.
— Я бы сказал, что это медведь.
— Уверен? — переспросил Адриан.
— Вполне. Я, легат, видел немало подобных смертей на играх с участием бестиариев.
Бестиарии — гладиаторы, сражавшиеся с дикими зверями.
— Не может быть медведь, — сказал Марциал, — на груди Мандоса четыре борозды. Медведь оставил бы пять.
— Может удар пришёлся так, что одним когтем он не зацепил? — повернулся Адриан к трибуну.
Тот покачал головой.
— Я бы мог допустить, что ауксилларии были убиты варварами, а уже потом на трупы набрёл медведь, отгрыз голову Мандосу и потеребил лапой лицо Скенобарба. Но, полагаю, зверь бы этим не ограничился. Раз уж он начал рвать плоть, то непременно объел бы трупы, чего не наблюдаю.
— Да, — подтвердил Критон, — я согласен с Гаем Целием. Но я не понимаю…
— Расскажи ему, Гай, — попросил легат.
Марциал кратко объяснил врачу суть дела. Выслушав, тот покачал головой и сказал:
— В таком случае, у меня нет других предположений. Разве что варвары использовали ручного зверя.
— Может, псов натравили? — спросил Лонгин, который все это время стоял возле телеги.
— Следы от когтей собаки или волка были бы меньше, — сказал Критон.
— Если эта собака — не молосский волкодав, — заметил Лонгин.
— Ты преувеличиваешь, Тит, — сказал Адриан, — даже молоссы не так велики.
Критон задумчиво простёр раскрытую ладонь над грудью Мандоса. Задержал, приглаживая другой рукой аккуратно подстриженную седую бородку, нехарактерную для римлянина и роднившую его с Адрианом. Прищурился.
— Нет, собака или волк таких следов не оставили бы, — сказал он негромко, — может быть, лев?
— Во Фракии львов не встречали уже лет тридцать, — возразил Адриан, — а так далеко на севере они перевелись еще раньше. Во время Игр в честь завершения постройки Флавиева амфитеатра львов уже везли исключительно из Сирии и Африки.
— Был случай, когда льва видели в Мёзии, — сказал Лонгин, — об этом рассказывали, как о примечательном событии.
— Когда? — спросил Адриан.
— Да тоже лет пятнадцать-двадцать назад.
— Вот я и говорю…
— Но лев подходит, — задумчиво сказал Марциал, поглаживая подбородок, — кто знает, может львы еще живут в этих местах. Тут не так многолюдно, как в Мёзии.
— Задай вопрос нашему другу, — сказал Адриан.
— Задам.
— Да уж, я предпочел бы такое объяснение, — проговорил Критон, — не хотелось бы предполагать…
Он не договорил.
— Предполагать что? — спросил Марциал.
Критон словно бы не расслышал. Пробормотал себе под нос:
— С другой стороны, раны остальных нанесены обычным оружием…
— Но не рана Даора, — вставил Лонгин.
— Да-да… — рассеянно пробормотал врач.
Он замолчал на некоторое время и когда Адриан с Марциалом уже решили, что больше ничего от него не добьются, Критон попросил:
— Я хотел бы перед погребением ещё раз внимательно осмотреть их. В спокойной обстановке.
— Конечно, почтенный Статилий, — кивнул легат, — тебе никто не помешает.
Спокойную обстановку в лагере, напоминавшем огромный муравейник, обеспечить невозможно. Адриан ожидал прибытие Пятого Македонского легиона. Здесь и без него уже настоящее вавилонское столпотворение (начитанному Публию сия иудейская легенда была знакома в переложении одного сирийского эллина), а будет только хуже. Вдобавок, за последнее время к Апулу подтянулось множество торговцев, следовавших за армией. Прослышали, что цезарь решил разместить здесь Тринадцатый на постоянной основе. Канаба растёт, как на дрожжах. Вместо палаток уже закладывают настоящие дома. Первым делом, конечно, построили таберну.
Легионеры только недавно огородили лагерь частоколом, а уже копают рвы под фундамент каменных стен. Стучат топоры, визжат пилы. Все куда-то спешат, суетятся. Центурионы покрикивают на молодых. Даже ночью шумно. Какая уж тут спокойная обстановка.
Император, вообще-то привычный к лагерным будням, на этот раз предпочёл расположиться со свитой в Апуле.
После первого поражения от Траяна четыре года назад, Децебал обязался разрушить все свои крепости. Это условие он выполнил. Победители удовлетворились, вывели из Дакии легионы и разместили гарнизоны в нескольких важнейших опорных пунктах. Однако, едва Децебал остался без присмотра, как вновь взялся за старое.
Фундаменты никуда не делись. Даки возводили на них две стены, внутреннюю и внешнюю, на расстоянии в несколько шагов друг от друга. Каждую толщиной всего в один камень. Сшивали стены поперечными брусьями, а в пространство между ними наваливали щебень. Крепости вырастали буквально на глазах. За год-два Децебал восстановил все утраченное.
Здесь, в Апуле, располагалась царская ставка, пока столица, Сармизегетуза, была захвачена римлянами. По прошлому мирному договору они оставили её себе. Во вторую войну Децебал вернул Сармизегетузу стремительным броском. Это был его последний успех.
К середине лета римляне окружили столицу Дакии кольцом своих войск. Все крепости пали. Некоторые были снова разрушены, но Апул, взятый последним, сей участи избежал. Уже приближалась зима, и потому здесь Траян решил остановиться.
Император занял башню, в которой ранее располагались покои Децебала и его приближенных. Здесь же, в крепости, разместился практически весь двор Траяна, вернее, та его часть, что последовала за цезарем на войну. Ближайшие к императору покои (скорее, эту комнату следовало назвать кельей, все же жилище царя даков не могло сравниться с дворцами на Палатине) занимал Статилий Критон. Трупы он, конечно, стал осматривать не здесь, а в подвале башни. Когда закончил и передал их похоронной команде, поднялся к себе.
Критон был задумчив. Когда он разрезал пропитавшуюся кровью тунику Мандоса, то обнаружил нечто, никем не замеченное ранее. Пятую царапину, еле заметную, расположенную в стороне от четырёх других. Здесь даже не было прорехи на тунике, словно нечто острое лишь чуть-чуть надорвало ткань и едва зацепило кожу.
Ни волк, ни медведь, и вообще никакой зверь не смог бы оставить такие отметины. Только человек. Но какие же у него тогда должны были быть ногти? Или это всё же не человек? Но кто? Что же произошло на том хуторе?
Тит Статилий долго стоял у окна. Сгущались сумерки. Далеко на юге появилась дорожка огней. Она медленно приближалась.
Пятый Македонский легион.
Критон подошёл к своему столу, добавил масла в лампу, высек огонь и зажёг фитиль. Развернул чистый лист папируса. Он вёл дневник, записывал все перипетии военных кампаний Траяна. Однако сейчас сел за стол не для того, чтобы сделать очередную запись о событиях минувшего дня. Вернее, о них самых, вот только адресатом должен был выступить другой человек.
Некоторое время врач раздумывал над письмом, покусывая кончик заострённой палочки, а затем макнул её в чернила и вывел первые буквы. Писал он по-гречески и использовал греческое приветствие:
«Статилий Критон Алатриону из Антиохии, сыну Поликсена — радуйся! Давно не писал тебе, дорогой друг. Затянувшееся своё молчание
