Орел легиона
Часть I
ВАЛ АДРИАНА
Глава 1
ДВЕ ОХОТЫ
— Оставь его! Оставь! Он скачет в самую топь, словно нарочно тебя туда заманивает! Поворачивай назад! Не стоит он того!..
Голос кричавшего сорвался на хрип — больше у него не было сил орать во всю мочь. Стоявшие с ним рядом ещё двое охотников давно умолкли, понимая, что толку не будет: тот, кого они пытались остановить, нипочём не остановится, раз уж решил довести дело до конца.
Между тем олень, которого преследовал упрямец, действительно с каждым прыжком уходил всё дальше вглубь болота. Фонтаны мутной коричневой воды, взлетавшие из-под его копыт, ясно об этом говорили. Можно было попытаться выстрелить ему вдогонку, но этому мешали густые, в этом месте довольно высокие заросли дрока: среди ветвей лишь мелькали коричневые пятна, да временами на миг появлялась высоко вскинутая голова животного с широченным размахом мощных рогов.
Олень был матёрый, красивый самец, сильный и невероятно выносливый: вот уже час он уходил от погони и почти ушёл, хотя и был ранен: стрела одного из охотников угодила ему в переднюю ногу и торчала выше колена, наверняка причиняя боль и затрудняя бег. Тем не менее догнали его охотники только на краю болота, когда кусты уже скрыли беглеца и от луков было мало пользы, а дальнейшее преследование могло дорого обойтись: эта топь считалась непроходимой.
Предводитель охотников отлично это знал, но не остановился. И это было не лихое безумие незадачливого глупца: не раз и не два он уже преследовал здесь дичь, достаточно хорошо изучил ближний край болота, а потому прекрасно помнил, до какого именно места может ещё бежать за раненым оленем.
Прыжок с кочки на кочку, ещё прыжок. Кочка опасно заходила ходуном, стала уплывать из-под ноги, но охотник на ней не задержался. Ещё одним прыжком он махнул локтей[1] на семь-восемь вперёд и оказался на относительно твёрдой земле: тут был островок, за которым простиралась уже настоящая, опасная в любое время года трясина. Кусты впереди стали куда реже, и теперь преследователь увидел свою добычу: олень стоял, окружённый мерно колебавшимся папоротником, будто по грудь в зелёных морских волнах.
Теперь подстрелить его ничего не стоило, и охотник решительно вскинул давно приготовленный лук, одновременно правой рукой выдёргивая стрелу из колчана. С такого расстояния цель поразил бы и дротик[2], но, пускаясь в свой опасный бег по болоту, преследователь не захватил дротиков: и лишняя тяжесть, и, в случае чего, легко нарушить баланс. Ничего, стрела — тоже дело верное, особенно когда из десяти выстрелов по мишени все десять стрел ложатся в сердце-вину.
И вот тут олень вновь повёл себя не по-оленьи, так, как, скорее, мог повести себя загнанный кабан или волк. Внезапно развернувшись, он вдруг высоко подпрыгнул и, тоже достигнув твёрдой почвы, пригнув голову, кинулся на своего врага. Острый веер его рогов был нацелен в грудь охотника.
— Ого! — тот, казалось, обрадовался. — Вот это мне уже нравится! Будь же по-твоему!
Он бы три раза успел натянуть и спустить тетиву, но не стал стрелять. Напротив, отбросив в сторону лук вместе со стрелой, выхватил из деревянных ножен короткий обоюдоострый нож и, пригнувшись, спокойно ожидал удара. Но в последний миг, в тот самый, когда десяток костяных пик должны были войти в его тело, человек сделал один неуловимый шаг в сторону.
Те, кто ожидал его на кромке твёрдой земли, почти ничего не видели сквозь завесу ветвей. О том, что произошло, им сказали лишь три всплеска болотной воды, глухое фырканье и затем — короткий утробный рёв насмерть раненного оленя. Спустя краткое время кусты затрещали, разомкнулись, и победитель предстал перед своими спутниками, держа в опущенной левой руке лук и стрелу, правой придерживая на плечах обвисшую мощную тушу.
— Ты рисковал, Зеленоглазый! — Голос старшего из троих охотников-бриттов[3] обнаружил одновременно досаду и восхищение. — Как ни хорошо ты знаешь это проклятое болото, но нельзя быть уверенным, что духи не приготовили здесь новую ловушку.
— Эти ваши духи, если я правильно понимаю их сущность, могут устроить ловушку, и не только в болоте, ведь так? — старший из охотников усмехнулся и не спеша свалил тушу оленя в густой папоротник. — А за оленем я погнался не из одного только упрямства. Ты, Суагер, промазал и ранил зверя в ногу, верно? Это был твой выстрел? С такой раной он всё равно бы погиб, только промучился б несколько дней. По моему варварскому мнению, это жестоко. А по вашему варварскому мнению — нет?
Трое бриттов переглянулись и почти одновременно пожали плечами.
— Мы не добиваем из жалости, — проговорил один из них.
— А я и не из жалости добил оленя! — Голос Зеленоглазого прозвучал теперь устало. — Просто из уважения. Он здорово боролся и за свою жизнь, и за свою смерть. Не все люди так умеют. Давайте-ка вырежем подходящую палку, чтобы нести тушу вдвоём. А двое понесут поросят. Пора домой. Поделим добычу уже в городе. Согласны?
Охотники дружно закивали. Из добытых ими четырёх двухмесячных кабанчиков каждый подстрелил по одному, но олень, по всем правилам, должен был достаться Зеленоглазому. Однако раз он сказал «поделим», значит, собирался делить с ними и тушу. Бритты понимали, что это немного несправедливо, но не собирались отказываться. Хочет — пускай делится!
Они возвращались той же дорогой, что шли ранним утром на охоту — по широкой низине, заросшей редким лесом, с утра сизой от тумана, теперь же золотящейся в лучах скупого северного солнца, которое уже клонилось к горизонту. Левее, с севера, поднимались безлесные, каменистые холмы, прорезанные многочисленными оврагами. На некоторых склонах виднелись распаханные под пашни и уже зазеленевшие весенними всходами участки земли, они принадлежали местным общинам. Над этими холмами, сколько хватало глаз, тянулась, следуя рельефу и уходя то вверх, то вниз, тёмная, сплошная черта, слишком ровная, чтобы быть новой линией холмов. Это возвышался видимый здесь отовсюду великий Адрианов Вал. Почти семьдесят лет назад римский император Публий Элий Адриан[4], уже не расширявший необъятных границ империи, а лишь стремившийся сохранить её границы, повелел воздвигнуть это грандиозное сооружение, чтобы отделить
