В конце концов не будь добросердечного сторожа у заставы имилосердной старой леди, страдания Оливера закончились бы гораздо скорее, также как и страдания его матери, — иными словами, он упал бы мертвым накоролевской большой дороге. Но сторож у заставы накормил его хлебом и сыром, астарая леди, внук которой, потерпев кораблекрушение, скитался босой в какой-тодалекой стране, пожалела бедного сироту и дала ему то немногое, что моглауделить; и самое главное, она подарила ему добрые, ласковые слова и слезысочувствия и сострадания, запавшие в душу Оливера глубже, чем все перенесенныеим доселе мучения.
На седьмой день после ухода из родного города Оливер,прихрамывая, медленно вошел рано утром в городок Барнет. Ставни на окнах былизакрыты, улицы пустынны: никто еще не просыпался для повседневных дел. Солнцевставало во всем своем великолепии, но свет заставил Оливера только сильнеепочувствовать свое полное одиночество и заброшенность, когда он сокровавленными ногами, покрытый пылью, сидел на ступеньках у какой-то двери.
Постепенно начали открываться ставни; поднялись шторы наокнах, и на улице появились прохожие. Иные на минутку приостанавливались исмотрели на Оливера или на ходу оборачивались, чтобы взглянуть на него; ноникто не пришел ему на помощь и не спросил, как он сюда попал. У него нехватало духу просить милостыню. И он по-прежнему сидел у двери.
Долго он сидел, съежившись, на ступеньке, удивляяськоличеству трактиров (в каждом втором доме города Барнета помещалась таверна,большая или маленькая), равнодушно посматривая на проезжающие мимо кареты иразмышляя о том, как странно, что им ничего не стоит проделать в несколькочасов то, на что ему понадобилась целая неделя, в течение которой он проявилмужество и решимость, несвойственные его возрасту. Вдруг он заметил мальчика,который, безучастно пройдя мимо него несколько минут назад, вернулся и теперьочень пристально следил за ним с противоположной стороны улицы. Сначала он непридал этому значения, но мальчик так долго занимался наблюдением, что Оливерподнял голову и тоже посмотрел на него в упор. Тогда мальчик перешел улицу и,подойдя к Оливеру, сказал:
— Эй, парнишка! Какая беда стряслась?
Мальчик, обратившийся с этим вопросом к юномупутешественнику, был примерно одних с ним лет, но казался самым удивительным извсех мальчиков, каких случалось встречать Оливеру. Он был курносый, с плоскимлбом, ничем не примечательной физиономией и такой грязный, каким только можновообразить юнца, но напускал на себя важность и держался как взрослый. Длясвоих лет он был мал ростом, ноги у него были кривые, а глазки острые ипротивные. Шляпа едва держалась у него на макушке, ежеминутно грозя слететь;это случилось бы с ней не раз, если бы ее владелец не имел привычки то и деловстряхивать головой, после чего шляпа водворялась на прежнее место. На нем былсюртук взрослого мужчины, доходивший ему до пят. Обшлага он отвернул до локтя,выпростав кисти рук из рукавов, по-видимому с той целью, чтобы засунуть их свызывающим видом в карманы плисовых штанов, ибо руки он держал в карманах.Вообще это был самый развязный и самоуверенный молодой джентльмен, ростом околочетырех футов шести дюймов и в блюхеровских башмаках.[14]
— Эй, парнишка! Какая беда стряслась? — сказал сейстранный молодой джентльмен Оливеру.
— Я очень устал и проголодался, — со слезами наглазах ответил Оливер. — Я пришел издалека. Я иду вот уже семь дней.
— Семь дней! — воскликнул молодойджентльмен. — Понимаю. По приказу клюва, да? Но, кажется, — добавилон, заметив удивленный взгляд Оливера, — ты не знаешь, что такое клюв,приятель?
Оливер скромно ответил, что, по его сведениям, упомянутоеслово обозначает рот у птиц.
— До чего же он желторотый! — воскликнул молодойджентльмен. — Да ведь клюв — это судья! И если идешь по приказу клюва, тоидешь не прямо вперед, а к петле, и с нее уж не сорваться. Ты никогда не бывална ступальном колесе?[15]
— На каком колесе? — спросил Оливер.
— На каком? Да, конечно, на ступальном, на том самом,которое занимает так мало места, что может вертеться в каменном кувшине. И чемлучше оно работает, тем хуже приходится людям, потому что, если людям хорошоживется, для него не найти рабочих… Но послушай, — продолжал молодойджентльмен, — тебе нужно задать корму, и ты его получишь. Я и сам теперьна мели — только и есть у меня, что боб да сорока,[16] но ужколи на то пошло, я раскошелюсь. Вставай-ка! Ну!.. Вот так!.. В путь-дорогу!
Молодой джентльмен помог Оливеру подняться и повел его вближайшую мелочную лавку, где купил ветчины и половину четырехфунтовой булки,или, как он выразился, «отрубей на четыре пенса»; ветчина сохранялась от пылиблагодаря хитроумной уловке, заключавшейся в том, что из булки вытаскиваличасть мякиша, а вместо него запихивали ветчину. Взяв хлеб под мышку, молодойджентльмен свернул в небольшой трактир и прошел в заднюю комнату, служившуюраспивочной. Сюда, по распоряжению таинственного юнца, была принесена кружкапива, и Оливер, воспользовавшись приглашением своего нового друга, принялся заеду и ел долго и много, а в это время странный мальчик посматривал на него свеличайшим вниманием.
— Идешь в Лондон? — спросил странный мальчик,когда Оливер, наконец, покончил с едой.
— Да.
— Квартира есть?
— Нет.
— Деньги?
— Нет.
Странный мальчик свистнул и засунул руки в карманы такглубоко, как только позволяли длинные рукава.
— Вы живете в Лондоне? — спросил Оливер.
— Да, когда бываю у себя дома, — ответилмальчик. — Ты бы не прочь отыскать какое-нибудь местечко, чтобыпереночевать там сегодня, верно?
— Очень хотел бы, — ответил Оливер. — Я неспал под крышей с тех пор, как ушел из своего городка.
— Нечего тереть из-за этого глаза, — сказалмолодой джентльмен. — Сегодня вечером я должен быть в Лондоне, а там уменя есть знакомый, почтенный старый джентльмен, который приютит тебя даром исдачи не потребует, — конечно, если ему тебя представит джентльмен, которогоон знает. А разве он меня не знает? О нет! Совсем не знает! Нисколько!Разумеется!
