обязанностей время Нина Петровна подрабатывала корректором в редакции журнала «Огни». Заказы носили авральный характер, но работать разрешали на дому и платили исправно. Раньше её библиотекарского заработка хватало на скромные нужды, но теперь ей приходилось помогать другим. Нина Петровна не принадлежала себе. На её попечении находилась парализованная на одну сторону мать, разведённая дочка с двумя внуками и бывший муж – тихий, интеллигентный человек, которого она так и не сумела бросить, хотя давно жила в отдельной квартире. Раз в неделю она навещала его, чтобы прогнать в стиралке ветхое бельишко, наварить кастрюлю супу и вымыть полы. Нина Петровна терпеть не могла грязи и еды всухомятку. К тому же у бывшего супруга была язва двенадцатиперстной кишки, ненормируемый график и лунные приступы тоски. Она покупала ему лекарства и проверяла счета, которые тот по забывчивости, а иной раз из принципа не оплачивал. И помногу говорила с ним, как когда-то с Игорем. Только здесь она ни на что не рассчитывала и ничего не ждала. Просто жалела.
Нина Петровна нехотя вылезла из-под одеяла, нащупала босыми ногами тапочки и побрела на кухню. Серый рассвет заползал сквозь плотные занавески, и не было в нём ни радости, ни праздника.
– Нинка! Эй, Нинка! Ну-ка иди сюда! – донёсся из соседней комнаты недовольный голос матери, – подушку подбей-ка, сползла вся, – старуха обиженно поджала губы.
Нина Петровна поправила подушку и пошла ставить чайник. В дверях её настиг новый оклик:
– Нинка, слышишь? Ты мне больше кашу эту безвкусную не вари! Сама небось сыр с колбасой трескаешь?! – сердилась мать.
– Нет, мам, – оправдывалась из кухни Нина, – я тоже кашу есть буду. Ты же знаешь, это полезно для пищеварения. Хочешь медку побольше добавлю?
– Пользуешься тем, что не могу встать! – продолжала кипеть мать. – Не нужен мне твой медок! И каша твоя не нужна! – больная старуха с негодованием отвернулась к стенке и принялась здоровой рукой обводить блеклые узоры на ковре.
Нина Петровна молча собрала поднос – тарелка овсянки с мёдом и кубиком сливочного масла, чашка чая, тонкая зерновая галета, ломтик сыра в знак перемирия – и отнесла в комнату матери. Быстро позавтракала сама, собрала в папку листы с корректурой и вышла в синие сумерки.
Страшный сон не давал покоя, безбородый Игорь никак не шёл из головы. Это было тем более странно, что мысли о нём давно уж перестали её тревожить. Отгоревав положенный срок, Нина Петровна закружилась в водовороте новых дел и забот. Её назначили заведующей отделом исторической литературы. Снарядили на конференцию в Москву. Был даже тайный роман с доцентом кафедры философии (с мужем они к тому времени развелись). А потом завертелось: свадьба дочери, болезнь матери, внучка, следом внук… Не до себя было.
К вечеру сделалось совсем невыносимо, и Нина позвонила Аллочке.
– Незавершённый гештальт, – заключила та, выслушав сбивчивый пересказ сна, – странно, я была уверена, что мы с тобой всё проработали. Крепко же тебя зацепило, Нин. Ладно, что-нибудь придумаем.
Алла была психологом, клиническим психиатром, но в первую очередь близкой подругой Нины. Третья из их неразлучной троицы – Ирина, бывшая танцовщица и стриптизёрша – жила в пригороде. После трагической гибели единственного сына она резко переменила жизнь, целиком посвятив себя попечению бездомных, одиноких людей. Матушка Ирина, как её теперь называли, служила в приюте при Храме Богородицы, и подруги нередко наведывались к ней в гости. Было что-то притягательно-умиротворяющее, душевно-целительное в этих поездках, в патриархальном укладе жизни богадельни, в разговорах с матушкой, которая умудрялась оставаться верной подругой, снисходительной к их мирским слабостям. Нина устроила в приюте библиотеку – оказалось, среди бездомных немало книголюбов. Алла же помогала матушке по-своему: тестировала психическое состояние вновь прибывших постояльцев, разбирала конфликты, одновременно собирая материал для диссертации с длинным, путаным названием, которое и сама-то не любила произносить вслух.
Подгоренский приют располагался в дальнем углу одичавшего сада, недалеко от старой часовни с немым, без языка колоколом. Двухэтажный дом, принадлежащий некогда купцу Калашникову, давал кров дюжине-другой постояльцев. Первый, каменный этаж занимала столовая с кухней и мужское отделение. На втором, деревянном – располагалась женская половина и библиотека, переоборудованная из старого чулана. Чтобы пустить в комнату хоть немного света, в стене прорубили окно. Сквозь узкую, затянутую в пластик бойницу, проглядывал кусок леса и топкая дорожка, ведущая к заболоченному ручью. По берегам ручья росла осока в человеческий рост и медвежья трава, из стеблей которой умельцы делали дудки на продажу. Каждый постоялец оплачивал проживание в приюте трудовой повинностью сообразно своему возрасту и здоровью. Бабы вязали носки, шили лоскутные одеяла, кухарничали и управлялись с огородом. Мужики кто покрепче кололи дрова, копали землю, ворочали лежачих. Слабосильные – мастерили, кто что мог, для нужд прихода и приюта.
– Коммуна! – шутила матушка Ирина, обходя владения. – Коммунизм в отдельно взятом доме: от каждого по способностям, каждому по потребностям, – и тихо радовалась опрятности жильцов, комнат и грядок.
На другой день Алла с Ниной договорились ехать в Подгорное, не дожидаясь субботы. Алла собиралась поговорить с вновь прибывшим, страдающим амнезией постояльцем. Нина приготовила стопку книг для приютской библиотеки. Ей хотелось поделиться с Ириной своим злосчастным сном. Как-то, в бытность танцовщицей, впервые увидев их вместе с Игорем, она шепнула ей на ухо: «Не рассчитывай на него, Нин. Такие как он не потерпят рядом с собой свидетелей их слабости. Тем более свидетельниц…». Может быть, всё дело в этом? Но Нина была готова забыть – и его слёзы, и жалобы, и неисполненные обещания… Всё, лишь бы только остаться рядом. Не получилось.
Той весной, когда неотвратимость расставания стала осязаемой, как терпкий южный ветер, в день своего рождения Нина подарила Игорю брелок. Так, пустяковая безделушка – медный желудь с сетчатой шапочкой. Получился как бы обмен: он вручил ей поникший букет тюльпанов, она ему – этот жёлудь. Будто невзначай Игорь объявил, что живёт теперь с медсестрой из больницы, где лежал на обследовании, и напомнил, что никаких обещаний он Нине никогда не давал, а посему и не нарушал. Убедившись, что смысл сказанного понят правильно, и никто не кинулся ни в слёзы, ни в упрёки, он прицепил брелок к связке ключей, поцеловал подругу в щёку и ушёл.
Некоторое время Нина ещё стояла под дождём, теребя в руках бледные цветы, пока не обнаружила под ногами усеянную лепестками лужу и не ощутила смертельного холода в промокших ногах. После этого начался длительный период выздоровления. Воспаление лёгких стало спасением. Что творилось за пределами лёгких – не передать словами. Но
