который сидит за самым большим столом. Уж не такой он большой, чтобы не было видно начальника отдела. Видимо, он пошел к другому начальнику отдела в порядке обмена между отделами начальниками отделов.
Вот перед вами ведущий инженер, которого увела в буфет чертежница Оксана. Иначе бы он обязательно был на месте, потому что его белый король прошел уже в дамки.
А вот перед вами инженер-конструктор, который трудится за кульманом. Кульман — это чертежная доска, поставленная на попа. Действительно, он не совсем трудится, ибо его у кульмана нет. Это его мы видели в коридоре. Это который якобы курит у огнетушителя, но в отделе кадров знают, что он научился спать стоя.
Тогда перейдем ко второму инженеру-конструктору, который трудится за вторым кульманом. Напрасно вы заглядываете за кульман — уж если инженера нет, то его нет. Тогда уж посмотрим его ватман. Нет, это не чертежи паровых батарей — это женские ножки его знакомых.
К третьему инженеру-конструктору не пойдем, поскольку она сейчас во Дворце бракосочетаний хлопочет разрешение на бракосочетание во Дворце бракосочетаний, а Дворец бракосочетаний упрямится, поскольку она хочет бракосочетаться третий раз и опять во Дворце бракосочетаний.
Перейдем лучше к молодому специалисту Гоше, который наверняка на месте. И верно, его тоже нет — он третий день выколачивает подписку на теоретический журнал «Наша клюшка».
Ну, это место чертежницы Оксаны, которая увела ведущего.
Теперь мы подходим к последнему члену этого коллектива, к кандидату технических наук Клавдии Исмаиловне, которая стоит у стеллажа — вот она перед нами. Как не она, если это она. А кто же это перед нами? Действительно, не она, а на стеллаже висит недовязанная дубленка из овчины, мохеровая, которую Клавдия Исмаиловна еще довяжет. А сама она отпросилась на третий инфаркт родной сестры Антониды Исмаиловны, с которой вместе стоит сейчас в очереди за дамскими гарнитурами импортными, полиэтиленовыми...
Мы выходим из отдела. Просьба дышать про себя — люди же работают!
Дневник самоубийцы
Понедельник. Пришел сегодня на работу, а конференцию перенесли на завтра. Я такой человек: если настроился, то мне подавай то, на что я настроился. Сегодняшний рабочий день мне уже не в день. Пошел в отдел глобальных прогнозов к Лихорадову. Он человек такой: если настроился, ему подавай то, на что он настроился. Лихорадов сидел на столе и болтал ногами — зря болтал. Мы сразу пошли.
Есть у нас комната без окон и дверей под названием фотолаборатория. Там можно делать все — только надо очередь занять. Начальство о ней знает, но знать не хочет. Засели мы там с Лихорадовым за шахматной дощечкой — и до двенадцати. Потом попили чайку — и до трех. В три пообедали — и до шести. Правда, в четыре у меня от этих пешек голова стала деревянная, как у шахматного коня. Своего короля я погнал в дамки, лихорадовского взял за фук и попытался сделать «рыбу». Лихорадов мне ответил шайбой в правый угол.
Но денек все-таки мы убили.
Вторник. Адам был не дурак — взял и придумал Еву. Я имею в виду Зину. И хотя не я ее придумал, а ее родители, но и они были не дураки. В женщинах нравится кому что. Так вот мне ничего это не нравится, а нравится совсем другое. Зина может в секунду сказать десять слов, а может и одиннадцать. Пулемет бы с ней утомился. Но я не пулемет. Придешь с работы и думаешь, как бы вечерок убить. И лучше Зинаиды ничего не придумаешь. Часа четыре пробеседуешь, а потом вспоминаешь-вспоминаешь, о чем говорили, — ни за что не вспомнишь. И чего я в ней нашел?
Среда. Конференция была как конференция — доклады, содоклады, поддоклады... Блокноты хорошие бесплатно выдали, золотом тисненные, и бумага не шершавая. Мы с Лихорадовым как их открыли, так и не закрывали. Время-то надо убить. Семь часов (с перерывом на обед) в «балду» играли. Игра такая есть — против времени очень помогает. На нас сначала косились, а потом и сами стали играть. К концу конференции пятнадцать рядов играли в «балду», восемнадцать в крестики-нолики, четверо в «кинга», а одна, старший научный сотрудник, вязала мужу колготки. День прошел слава богу, как такси проехало. Балдой все Лихорадов оставался. Он и действительно балда. Чего я с ним дружу?
Четверг. Сегодня день какой-то дробленый, будто его в ступе растолкли. С утра меня о чем-то спросил Лихорадов — я ему чего-то ответил. Потом я его о чем-то спросил, но он мне ничего не ответил. Меня это возмутило, и мы пошли в коридор разбираться. Потом уж обедать пошли. После обеда Вера Ферапонтовна пришла в новом платье — такое, значит, дело. Оставшиеся два часа решили убить иностранным журнальчиком мод. Женщины там симпатичные в купальниках и все с ногами. Ну, встречаются и моды. И работали, конечно, как же без этого.
А вечером что, думаю, делать, — все равно день какой-то раздробленный. Ну и позвонил Зинке в семь тире одиннадцать. Четыре часа о чем-то обменивались звуками — пулеметная женщина.
Пятница. Ехал сегодня с работы, и тему, как говорят, подсказала жизнь. Зачем два выходных, куда столько, чем убивать такую кучу времени? Да его бить не перебить! Сел и весь вечер писал. И написал в восемь инстанций: в правительство, в исполком, в Москву, в толстую газету, в тонкий журнал, в санэпидстанцию и прокурору. И еще в одно место — не могу назвать. Вот пусть теперь они мне все отвечают.
Суббота. Если бы не было телевизора — я бы удавился. Интересный ящик, время убивает быстрее работы. Посмотрел два детектива в трех сериях. Здорово закручено — ничего не понял. Сейчас буду смотреть приключенческий спектакль «Мертвые души».
Воскресенье. Если бы не было телевизора — я бы его выдумал. Сегодня посмотрел все три программы одновременно — вертел ручку каждые десять минут. Третья программа понравилась — там показывали кур, которые неслись без петухов.
Опять понедельник. Взглянул сегодня в календарь. Через неделю у меня день рождения. Боже, исполнится сорок лет — за что?! Позвонить, что ли, Зинке...
Их вопросы
