секунды она враз успокоилась и на выводе швырнула карточку. Веня взял ее и посмотрел на меня чуть-чуть прищурившись. Я знал, чего он прищуривается: я шесть лет пишу докторскую, а он ее только начал — мол, обгонит.
Веня смотрел в карточку не отрываясь — и все смотрел, будто машина выбросила фотографию красавицы на пляже. Мы с Дэном Ивановичем тоже примкнули. «Научным мышленьем субъект не обладает. Имеет счетно-решающие способности. Может быть использован учителем арифметики, счетоводом в колхозе и кассиром в гастрономе».
— Да у нее диоды не все дома! — сказал Веня и посмотрел на машину, будто собирался дать ей в морду.
— Нет уж, Вениамин Спиридонович, — закусил трубку шеф, — машина не ошибается, она железная. Я и сам замечал за вами кое-какие счетно-решающие способности. Вчера в буфете кефир съели, а платил я. Ну, теперь ваша очередь, — обратился он ко мне.
Я схитрил и сунул на ввод статью не самую первую и не самую последнюю — была у меня пара лучших статей. Машина покляцала и выдала карточку. Я прочел и чем-то поперхнулся: «Мыслит совсем не. Может работать заместителем токаря».
— Первая фраза невразумительная, — сказал я, игриво улыбаясь.
— Вероятно, «не совсем мыслит», — с готовностью расшифровал шеф.
— Или «совсем не мыслит», — уточнил Веня.
— Да у нее пробки перегорели, — сквозь зубы заключил я.
Дэн Иванович ковырнул трубкой в ухе и дрожащими руками сунул в щель две статьи, известные каждому студенту. Классические были статьи. Машина заныла радостно и звонко, как школьник, у которого отменили урок.
Шеф схватил карточку, и мы прилипли по бокам: «Посредственный компилятор. Приемка посуды, банщик, уход за слоном...»
— Лягушевич! — крикнул Дэн Иванович так, что машина испуганно мигнула красными глазами.
Лягушевич вышел из-за портьеры.
— Слушай, да она испорчена! Триоды с пробками перегорели, да и кардан барахлит!
— Ну ?! —удивился Лягушевич и почесал пальцем во рту.
— Сколько она стоит? — спросил Дэн Иванович, — Триста пятьдесят тысяч рупь сорок пять.
— Рубль сорок пять, — повторил шеф. — А списать ее можно? Мы акт подпишем.
— Списать можно все, даже тещу, — сказал Лягушевич, сел за стол и вывел на бумаге «Мы, нижеподписавшиеся…»
Мы нижеподписались.
— С вас причитается, — сообщил Лягушевич и из вежливости добавил: — Две да тех две, итого пять.
— Один, — уточнил Дэн Иванович.
— Чего... один? — обидчиво удивился Лягушевич.
— Ящик,— сказал шеф, соснул трубку так, что она по чубук въехала в рот, и добавил машине: — Идиотка!
Золотая скрепка
Замечено, что самой свежей голова бывает натощак. Поэтому я утром никогда не завтракаю пищей — только кефир и бег трусцой. Зато на работе полная отдача — всё отдаю. Еще бы отдал, да уже нечего.
Вот сегодня — пришел на работу, сел за стол, разложил чертежи и замертвел в рабочей позе. Работать хочется — даже пятка чешется, хотя работа у меня умственная и вообще-то должна чесаться голова.
Пока я вникал в чертеж, к моему столу подошел Фаршиков. Подошел и отошел, только я его треугольный затылок и видел. «Зачем это он приходил?» — отмечаю я в мозгу, а с другой стороны, отмечаю — мало ли зачем приходил. Ясная голова стремится к ясности, это уж такое дело, поэтому я встаю и сам подхожу к Фаршикову.
— Слушай, ты зачем ко мне подходил?
— Я к тебе не подходил, — удивился Фаршиков. Пришлось вернуться на место. Я размотал рулон с чертежом, чтобы в него вникнуть. Как же он не подходил, когда я видел его треугольный затылок!
— Как же ты не подходил, — подошел я к нему, — когда я видел твой треугольный затылок?
— Что ж я, затылком к тебе подошел? — подозрительно спросил Фаршиков.
— Ты от меня затылком ушел.
— Я хожу лицом вперед, — обиделся Фаршиков. Мне-то все равно, чем он ходит вперед, а чем назад. Не о том речь. Я вернулся к столу и раскрутил чертеж...
— Послушай, — вырос передо мной Фаршиков,— а почему это у меня затылок треугольный, а?
— Спроси у своей мамы, — буркнул я.
— А я хочу спросить у твоего папы, — мрачновато сказал Фаршиков.
— Чего спросить? — неосторожно клюнул я.
.— Например, почему у тебя нос сизый.
И он пошел треугольным затылком назад. А нос у меня сизый с детства — тут папа ни при чем, хотя у папы тоже сизый, но не с детства. Я раскатал чертеж и глянул в него, всматриваясь.
— Дружище, — положил руку на чертеж Фаршиков и треугольно улыбнулся, — вспомнил, я ведь действительно подходил и взял у тебя скрепку.
— Ну вот, а еще обижался!
— Я на ромбический затылок обижался, — заметил он и пошел к себе.
Человек он, в сущности, неплохой, хотя треугольник от ромба не отличает. И я человек неплохой в своей сущности, да и все люди неплохие. В сущности, конечно. Я распрямил чертеж, и тут меня как проштамповало…
— Фаршиков, — положил я руку на его чертеж, — у тебя же целая коробка скрепок лежит вон у лампы!
— Понимаешь, совершенно забыл.
Может, и забыл, а может, свои скрепки экономит — на «Жигули» копит. Хотя чего экономить — скрепки государственные. Я разглядывал чертеж, чтобы в него всмотреться...
— Ну, скажи, — положил свою лапу на мой чертеж Фаршиков, — неужели скрепку для меня пожалел?
— Дело не в скрепке, а в ясности: подходил ты ко мне или нет?
— Так бы и сказал, — буркнул Фаршиков и спокойно пошел к своему столу.
Я взглянул на часы — ого, три часа прошло. Сразу, конечно, развернул чертеж, но тут легкая тень пробежала по ватману. Я поднял голову и увидел, как от моего стола пошел треугольный затылок. Опять, паразит, подходил. Сейчас узнаю...
Не дышите
Мы входим в отдел. Просьба дышать не очень — люди же работают.
Перед вами начальник отдела,
