— Тело уже привезли? — спросил Селби.
— Ты имеешь в виду того малого из мотеля «Кистоун»?
— Да, я хочу взглянуть на него.
— Тогда пошли со мной.
— Что удалось насчет него выяснить? — спросил Селби, когдаони шли по тускло освещенному, холодному, пропахшему формалином коридору.
— Угарный газ, никаких сомнений, — деловито сообщил эксперт.— И зачем только люди запираются в комнатах с неисправными печками, да ещевключают их на всю катушку? Неужели они не понимают, что так им все равно несогреться, потому что сжигаемый из воздуха кислород понижает ихсопротивляемость холоду? А вот если бы у них хватало ума использовать газ так,как он должен использоваться, то им было бы тепло. Так нет же, им надо, видители, отвернуть кран до упора, чтобы температура подскочила немедленно. То лидело дровяная печь — там сперва должны разгореться дрова, потом прогреться самапечка, и только затем постепенно станет тепло во всей комнате. С электрическимикаминами тоже все в порядке — тут они согласны ждать. А вот с газовымотоплением почему-то хотят чиркнуть спичкой — и чтобы температура поднялась задвадцать секунд на двадцать градусов. Я никогда не мог взять этого в толк.
— При нем не было ничего, что позволило бы установить еголичность? — спросил Селби.
— Только несколько писем с обращением «дорогой папа».Похоже, он носил их с собой уже долгое время.
— Что в письмах?
— Патетика, — ответил Перкинс. — Письма дочери, котораясбежала от своего отца и родила ребенка.
Он открыл дверь.
— Здесь холодновато, Дуг. Так что, если хочешь побыть в этойкомнате, тебе лучше накинуть пальто. Честно говоря, я не совсем понимаю, чтотут еще можно выяснить. Чистейший случай отравления угарным газом. Вон тамвисит его одежда. Все, что удалось найти в карманах, я сложил в этот ящик. Телоу стены. Хочешь взглянуть?
Селби кивнул.
Эксперт отдернул простыню.
— Угоревших всегда легко распознать. Их кровь становитсявишневого цвета.
— На трупе никаких следов насилия? — спросил Селби.
— Нет, только небольшое бледноватое пятно под ухом, но ономожет и ничего не значить. Например, оно могло возникнуть в результате падения.Б-р-р-р… Ну и холодина же здесь! Может, лучше захватим его вещи в мой кабинет ипоговорим там?
— Хорошая мысль, — согласился Селби. — Пойдем. Они выключилисвет и снова отправились в путь по длинному коридору. Эксперт нес в рукахзапертый на ключ ящик.
— Я теперь стал хранить вещи покойников под замком, —сообщил он, улыбаясь. — Хватит мне неприятностей после недавнего случая. Затотеперь уже никому не удастся подменить или утащить какой-нибудь из предметов.
Селби понимающе покачал головой. Эксперт распахнул дверьсвоего кабинета.
— Смотри, вот как она должна работать, — произнес он, указавна стоящую в углу газовую печку. Он водрузил ящик на стол, открыл крышку ипринялся перечислять: — Перочинный нож… Кстати, если тебе интересно, он острыйи в отличном состоянии. Знаешь, есть такая примета: раз нож острый, значит,человек ленивый. Тридцать пять долларов бумажными купюрами, один долларвосемнадцать центов мелочью… старые карманные часы-«луковки», идут минута вминуту… огрызок плотницкого карандаша… бумажник… и еще письма.
Селби вынул все три письма из замусоленного конверта,развернул и разложил перед собой на столе.
— Обрати внимание, что ни на конверте, ни на самих письмахадрес не указан., — заметил он.
— Действительно, — согласился Перкинс. — Лично я представляюсебе это так: он таскал письма в кармане до тех пор, пока они не обтрепались, апотом решил вложить их в конверт. Видишь, по краям он протерся почти насквозь,а его внутренняя сторона от постоянного соприкосновения с письмами стала серой.Отсюда напрашивается вывод, что листки, прежде чем их, наконец, поместили вконверт, успели достаточно испачкаться.
Селби согласно покачал головой и принялся разглядыватьисписанные странички, оттягивая прочтение.
— Знаешь, Гарри, — произнес он, — все-таки в этой работеесть своя прелесть. Понимаешь, она дает мне возможность заглядывать в жизнидругих людей. Раньше я считал, что узнать что-либо о человеке можно, толькопока он жив. Теперь я начинаю думать, что все как раз наоборот. Только смертьпозволяет по-настоящему проникать в жизни людей. Смерть растворяет маски, закоторыми скрываются их подлинные лица.
— Из этих писем ты многое узнаешь о его дочери, — сказалПеркинс. — Но я не совсем представляю, как можно что-либо выяснить о человеке,когда он уже мертв.
— По мелочам, — ответил Селби. — Из них оживает характер.Кстати, ты ведь сам всего минуту назад смог подметить немаловажный факт, сказавчто, согласно примете, человек, у которого нож острый, должен быть ленивым.
— А-а… ну такое-то о нем действительно можно узнать, —согласился Перкинс. — Да только кому какое до этого дело, раз он покойник?
— Знаешь, Гарри, я начинаю думать, что нам нужно в корнепересмотреть всю нашу методику раскрытия преступлений. Мы не уделяем достаточновнимания уликам, в которых содержится психологический портрет преступника.Таким образом, мы упускаем из виду самое важное — мотивировку. А ведь, междупрочим, для того чтобы один человек лишил жизни другого, нужен серьезный мотив.
— Это, конечно, верно, — признал Перкинс, вид которогокрасноречиво свидетельствовал, что вопросы пересмотра методики раскрытияпреступления его не трогают ни в малейшей степени. — Но только в данном случаемы ведь имеем дело не с убийством. Здесь вероятность насильственной смертиисключается, так сказать, в зародыше.
Селби хотел было что-то ответить, но передумал, взял первоеписьмо и начал читать:
«15 декабря 1930 года
Дорогой папа!
Пишу, чтобы сообщить тебе, что мы не будем вместе ни наРождество, ни на Новый год. Иными словами, я больше не вернусь.
Не знаю, смогло бы все выйти иначе, если бы была жива мама.Наверное, все-таки нет. Просто все уж так получилось, и не надо никого в этомвинить. Я знаю, ты старался быть мне хорошим отцом. Скорее всего, ты неповеришь, но ведь я тоже очень старалась быть тебе хорошей дочерью. И,пожалуйста, не думай, будто я не люблю тебя — это не так — но, понимаешь ли,папа, мы с тобой совершенно по-разному смотрим на жизнь. Ты считаешь, что уменя полностью отсутствуют те качества, которые пристало иметь девушке. Я женазываю тебя отставшим от жизни, но это ничуть не мешает мне по-прежнему любитьтебя. Ты убежден, что моя дорога приведет меня в ад, и поэтому я уже не знаю,любишь ли ты меня еще или нет. А дело все в том, что относительно менянекоторые вещи ты просто не мог и, вероятно, никогда не сможешь понять. Думаю,если бы мама была жива, она поняла бы меня, ведь недаром я считаю себя вомногом на нее похожей.
