class="p">Революция—значит гуманность.
1973 г.
БАРРИ СТЕЙВИС
МОЕ ПОНИМАНИЕ ДРАМЫ
Первую многоактную пьесу я написал, когда мне было девятнадцать лет. Первый мой спектакль я увидел, когда мне было двадцать шесть. К счастью, тексты не сохранились. Потом я написал еще дюжину пьес—и все впоследствии уничтожил.
Материал и форма этих ранних работ были заимствованными, они тесно перекликались с господствующей тогда манерой и способами постановки на американской сцене. Я имею в виду то, что называют театром иллюзии, то есть пьесы натуралистические по содержанию и стилю и романтические по общему подходу. Физическая среда такой драматургии представляет собой сценический ящик, как правило комнату, в которой нет четвертой стены, так что зритель имеет возможность «подсмотреть», что происходит с «реальными» людьми на сцене.
Такие спектакли с их «подражанием жизни» постепенно перестали удовлетворять меня. Они не могли выразить то, что я хотел сказать на театре. В ту пору я еще не знал, как преодолеть узость романтико-натуралистического и псевдореалистического театра иллюзии. Я сознавал—пусть не так ясно, как теперь,—что хочу писать пьесы, в которых движущей силой характеров было бы столкновение идей, а не одних лишь эмоций.
Форма определяется содержанием и тем, какую функцию она призвана выполнять. Я искал формы, созвучные моему материалу. Я добивался свободы и пластичного использования игровой площадки, чего не мог дать сценический ящик. Я начал напряженно штудировать Шекспира. Я и по сей день испытываю глубочайшее его влияние, а также стилистики библейских сказаний— беспощадно объективного и открытого способа повествования. Занятия елизаветинцами, греческим театром, изучение устройства римского амфитеатра—все это постепенно привело меня к тому, что в 1933—1934 годах я назвал «пространственно-временной сценой», то есть к концепции гибкого использования сценического времени и пространства.
В 1939 году я начал работать над пьесой «Светильник, зажженный в полночь». В этой вещи мне впервые удалось добиться искомого слияния содержания и формы. Характеры драмы втянуты в схватку вокруг коренных философских понятий, и пластичное использование пространства и времени оказалось для меня наилучшим средством выразить конфликт идей.
Тогда-то у меня и возникла потребность создать драматический цикл, чтобы еще глубже проникнуть в эту концепцию театра.
Предполагалось, что цикл будет иметь одну главную тему, но каждая пьеса должна быть самостоятельным, законченным произведением, рассматривающим эту общую тему с какой-то особой точки зрения.
Таким циклом оказалась тетралогия о людях, предвещавших нередко крутые перемены в существующем социальном порядке, о людях, которые принадлежали своему времени и были впереди него. Меня интересовало, как они воздействуют на общество и как общество воздействует на них.
Суть природы и человека—в постоянном изменении. Из старых, зрелых структур возникают новые, в ходе созревания их—еще более новые, приходящие им на смену. Таков исторический процесс.
Перемены совершаются постепенно. Этот процесс не всегда очевиден и не всегда сразу же постижим. Но он безостановочен и необратим. В какой-то определенный момент, когда созрели исторические условия, происходит резкое ускорение исторического процесса, существующая культура распадается, давая импульс новым силам, Новой структуре отношений, которые в свою очередь постепенно стабилизируются в систему.
Вот этот процесс я и пытаюсь уловить в моих пьесах—тот момент в истории, когда в недрах общества, созревшего для перемен, происходит событие, которое круто ускоряет ход вещей. Тетралогию составили следующие пьесы: «Светильник, зажженный в полночь», «Человек, который никогда не умрет», «Харперс-Ферри», «Разноцветная одежда».
Первая—это драма о Галилее, первом человеке, который, направив мощный телескоп в ночное небо, увидел истинное движение солнечной системы. Это открытие вызвало массу научных и социальных последствий, возвестивших приход промышленной эпохи. «Человек, который никогда не умрет»—драма о Джо Хилле, народном поэте и певце, профсоюзном организаторе. Его ложно обвинили в убийстве, и он выдержал двадцатидвухмесячное заключение как настоящий герой. «Харперс-Ферри»— пьеса о знаменитом, предвестившем Гражданскую войну в США рейде Джона Брауна в 1859 году на арсенал в Харперс-Ферри. «Разноцветная одежда»—это пьеса о жизни библейского Иосифа в Египте—первого значительного землеустроителя, лелеявшего планы преобразования общества. В этой вещи я затрагиваю тему власти, ее применения...
Эти четыре пьесы задуманы таким образом, что их может играть одна и та же в своей основе труппа и примерно в одинаковых декорациях.
Галилей, Джо Хилл, Джон Браун... У этих людей много общего. Все они были преданы суду за свои убеждения и поступки и понесли жестокое наказание. Но их идеи подтвердились, и они были оправданы в глазах следующих поколений. То, что считается ересью в одном веке, становится истиной в другом.
Я пишу о людях, которые сознают социальную и моральную ответственность. Я пишу пьесы, проникнутые верой в способность человека решать свои проблемы, несмотря на встающие перед ним огромные трудности. Я считаю, что человек должен быть предан этической идее. Я считаю, что человек в конечном счете может одолеть опасности атомного века.
Сегодня театр в большей части одержим идеей поражения и тщеты. Одно направление в драматургии обращается к личным неустройствам и сексуальным ненормальностям. Такой театр интересует, кто с кем спит и насколько родители не понимают своих детей, он показывает любовь либо как насилие, либо как слепое подчинение. Такой театр озабочен сугубо субъективными невротическими проблемами, его мало занимают объективные общественные условия, в которых живут персонажи, и влияние окружающего мира на них. Люди как будто пребывают в вакуумной трубке. Снаружи кипит жизнь, а они внутри функционируют лишь постольку, поскольку конфликтует их психика. Внешний мир здесь почти не отражается.
Другое направление в современной драме разрабатывает тезис, будто человеческий удел безнадежен, потому что личность выключена из общества, будто рациональная мысль всего-навсего ловушка, будто жизнь бесцельна, а любое действие нелепо, ибо не принесет никаких результатов. Такой театр не дает выхода положительным эмоциям аудитории.
Вслед за Чеховым я убежден, что драматург отвечает не только за то, каков человек есть, но и каким он может стать. Вслед за Аристофаном я гоню с подмосток «дела людишек жалких».
